Земные наши заботы - Иван Филоненко

И снова писал, добивался, убеждал.

— Нельзя забывать, что пар готовится для завтрашнего урожая, а завтрашний день обязательно, станет днем сегодняшним, — говорил он тем, кто предпочитал жить заботами сегодняшними. Ну, а что касается завтрашнего дня, то ах как хочется нам думать, что завтра засухи все же не случится.

Что и говорить, заманчиво, конечно, собрать высокий урожай с большей площади. И собираем, когда погода поблагоприятствует. Но очень горько и трудно бывает, когда засуха обрушивается на широкие хлебные нивы и сбор зерна резко падает.

— А еще Сократ говорил, что лучше каждый год иметь достаточное количество хлеба, чем то его много, то слишком мало. Поэтому разумнее поступать так, чтобы эта разница и эти колебания были как можно меньшими.

Мальцев не из тех, кто, заняв позу праведника, не хочет или не способен видеть причины, побуждающие игнорировать пары. Да, благоприятные годы как бы обезоруживают нас, мы начинаем думать, что и без них способны собирать хорошие урожаи. Но дело не только в этом.

Вот один такой благоприятный год, случившийся еще в прошлом веке и последствия которого Энгельгардт засвидетельствовал так: «Весна была такая благодатная, какая может быть только в сто лет раз. Хлеб озимый родился превосходно, и, чем хуже была унавожена земля, чем хуже обработана, чем реже была зелень с осени, тем лучше уродилась рожь, потому что не полегла».

Не полегла… Именно в такие добрые годы, при достатке влаги и тепла, посевы по паровавшей земле растут так бурно, что начинают полегать. И полегают, как правило, еще в стадии колошения. Значит, не жди полноценного урожая (на парах–то хваленых!). Ни количества не получишь, ни качества, так как и зреть он будет долго, до осенней непогоды, и разными грибковыми заболеваниями будет заражен.

Как видите, есть о чем задуматься. Выходит, начинают рассуждать в самых разных ведомствах и планирующих органах, пятая часть пашни (пятая часть!), отданная под пар в нынешнем году, не была занята посевами вообще. Отдыхала или силы на будущее накапливала земля, но сегодня она пустовала, ни колоска не было на ней. Однако и это еще не все. Посевы–то по паровому клину, которые полегли, тоже не дали ожидаемого урожая. Что же получается, двойной урон? Да нужно ли вообще иметь пары, когда и без них можно получать сносные урожаи при хорошем качестве зерна?

Мальцев поставил вопрос иначе. Он, познавший суть явлений, не склонен человеческие ошибки, недоработки человека вменять в вину природе. Да и как можно жаловаться на почву, что она плодороднее стала и поэтому полегают посевы — стебель не выдерживает? Значит, так и надо говорить: у нас нет, не вывели мы таких сортов яровых пшениц, у которых был бы устойчивый стебель и которые, высеянные по хорошим парам, не полегали бы и в самые дождливые годы, а в засушливые не выгорали.

Вот что нужно! Вот где резервы роста урожаев!

Поездил, поездил Мальцев по стране — не нашел таких сортов.

— Что ж, если селекционеры не создали их, то сидеть и ждать нечего, надо браться за это дело самим, — сказал однажды отец сыну.

Однако скоро только сказка сказывается, а дело делается долго. Новый сорт вырастить, да еще со многими заданными качествами — годы нужны. Даже в крупных селекционных институтах, в лабораториях которых никогда не бывает зимы — где светит и греет искусственное солнце. Годы труда, удач и поражений. Какую же нужно иметь неиссякаемую надежду на успех (а может быть, ответственность перед людьми?), чтобы приступить к делу, завершится которое лет через десять. Да и завершится, каждый селекционер на себе испытал эту суровую истину, не обязательно успешно. Значит, чуть ли не сначала нужно начинать, а это еще годы и годы надежды и кропотливой работы, которую не поторопишь, как не поторопишь матушку–природу. Жаль, что общество не выработало никаких традиций — чествовать селекционера, добившегося победы. Он сорт новый вывел! А хороший сорт — дороже самого крупного золотого самородка.

С подвигом можно сравнить ту работу, которую проделали отец с сыном на опытной станции, единственной в нашей стране опытной станции при колхозе. Ни искусственного солнца здесь, ни просторной, с новейшей аппаратурой лаборатории, ни именитых селекционеров в ее штате. Есть обычные для деревни строения, которые любой приезжающий принимает за жилые дома колхозников, поэтому спрашивает не без смущения: а где же тут селекционная станция? Показывают: вон он, домик о двух комнатах. В одной селекционер стол занимает, никаким оборудованием не заставленный — работает он преимущественно не здесь, а на опытном участке пропадает; в другой — две лаборантки счет ведут выращенному селекционером урожаю: колоски и зерна взвешивают, отбирают растения с лучшей соломиной и весомым колосом на ней.

Селекционер — Савва Терентьевич Мальцев. Заочно окончив сельскохозяйственный техникум, он поступал в заочный институт, но раны (война окаянная!) помешали завершить его. Работал колхозным агрономом, однако «с отцом в поле не поладил». По совету отца, Терентия Семеновича, увлекся селекцией и под его же руководством занялся выведением новых сортов пшеницы.

Человек он застенчивый, немногословный, избегающий встреч со всеми, кто приезжает в село с блокнотом, магнитофоном или фотоаппаратом. Избегает и всяких торжеств, на которых будут говорить о новых сортах, а значит, и о нем.

Не знаю уж почему, но мне повезло. Встретились мы с ним, разговорились. И о сортах рассказал, и о себе. Откровенно поведал о мыслях своих, которые и разговорчивые–то обычно предпочитают скрывать. Как говорится, пустил в свою душу. Потом и сам Терентий Семенович, и работники станции, и специалисты колхоза спрашивали, где это я чуть не целый день пропадал, а главное — удалось ли встретиться, поговорить с Саввой Терентьевичем. И, услышав, что с ним–то и просидел я все это время, искренне удивлялись, даже не сразу верили.

Не знаю, может, поэтому (отец–то тоже не любит распространяться о сделанном) новые сорта пшениц, выведенные Мальцевыми (а помогали в этом еще дочь и зять Терентия Семеновича, селекционеры Курганского научно–исследовательского института зернового хозяйства), пошли на поля Зауралья без сопровождения громких статей и очерков. Словно и не создавал их никто, не мучился над ними, будто высыпали их Мальцевы из широкого рукава: берите, люди, пользуйтесь.

Три новых сорта высыпали! Один лучше другого. А на подходе, в заделе, сорта еще урожайнее, еще ранее созревающие, еще устойчивее в засуху, еще устойчивее в дожди — не выгорают и не полегают. Однако и те, что есть (один сорт уже принят, районирован и признан селекционным достижением, два других проходят государственные испытания), могли бы составить хорошую репутацию не скромной колхозной станции даже, а солидному институту. В засушливый год, без капли дождя за все лето (а именно таким был 1975 год), меньше 30 центнеров зерна с гектара не уродило ни одно поле, засеянное новыми пшеницами. А в благоприятные годы, при достатке дождей, собирают на круг от 40 до 50, а местами и до 60 центнеров с гектара.

Я спросил, почему на круг, если речь идет о жатве на опытных делянках.

— Нет, — ответил Савва Терентьевич, — это в производственных условиях, на колхозном пшеничном поле, где новые сорта уже занимали около тысячи гектаров.

А какой же урожай на опытных делянках, где растет он почти в идеальных условиях: удобрение получает по положенной норме, да и агротехника соблюдается лучше?

— На опыте и по 76 центнеров получали. Однако и это не предел, не потолок.

Добавить хочу, мальцевские пшеницы по всем статьям значительно превосходят так называемые стандарты — те сорта, которые признаны и возделываются ныне на полях Зауралья. Превосходят и по весу зерен (они тяжелее), и по устойчивости к полеганию — в этом пока нет им равных. В дождливом и холодном 1979 году, например, когда хлеба полегли, мальцевские пшеницы гордо выстояли, ни под ливнем не склонились, ни под ветром. А ведь высевались по чистым, хорошо ухоженным парам. Для них они и задумывались. На них и одаривают человека самыми высокими урожаями в любой год: в дожди и засуху.

И, заметить надо, пшеницы эти не с коротким, а с высоким стеблем! Потому что так и цель ставилась: чтобы не только с хлебом быть, но и соломы иметь в достатке, чтобы можно и стерню оставлять высокую.

Я держал в руках золотистые соломины с тугими колосьями. Соломины словно литые или кованые. Видел стерню на скошенной ниве — упругая щетина, способная удержать любую тяжесть скошенного валка. А это еще одно преимущество, и немаловажное.

Только хлебороб знает, сколько зерна теряется оттого, что замешкался (погода помешала или еще что) с помолотом скошенного в валки хлеба. А чуть задержался, смотришь, валки уже прогнули, продавили стерню — и вот уже колосья лежат на земле; как назло — пошли дожди, и зерно в валках начинает прорастать. Так что такая упругая стерня, хорошо удерживающая на себе скошенный хлеб, — давняя мечта любого агронома, любого комбайнера. На такой упругой и высокой стерне, знает каждый земледелец, и валок просыхает быстрее, и зерно от дождей почти не портится, даже если они на неделю зарядят, и подбор вести легче, а значит, и быстрее.