20 лет дипломатической борьбы - Женевьева Табуи

– Все ли вы видели в Париже, что вам хотелось увидеть, ваше превосходительство? – спрашивает Фланден у австрийского канцлера в момент его отъезда, желая сказать ему что-нибудь любезное.

– О да, но я очень хотел бы увидеть настоящий вокзал! – холодно и иронически отвечает ему Шушниг.

Несколько месяцев спустя, на следующий день после похорон Георга V, командующий хеймвером князь Штаремберг, находясь в Париже проездом, в разговоре с Фланденом деликатно коснется вопроса относительно реставрации Габсбургов: «Мы не подготавливаем реставрации, но мы и не отказываемся от права осуществить ее в один прекрасный день».

По этому поводу, желая опубликовать нечто такое, что могло бы понравиться Фландену, агентство «Гавас» сообщает: «Князь Штаремберг заявил председателю Совета министров Франции, что Австрия не будет добиваться реставрации Габсбургов».

Князь Штаремберг, который как раз в этот вечер обедает с Фланденом, просит последнего внести в сообщение соответствующую поправку. Фланден покорно берет телефонную трубку и диктует требуемое уточнение. Князь уезжает удовлетворенный. Но едва проводив его за дверь, Фланден немедленно звонит в агентство «Гавас»: «Ни в коем случае не вносите поправки, которую я вам только что передал!»

«О, французская дипломатия слишком сложна для нас», – постоянно повторяют австрийские дипломаты.

Берлин, полдень 16 марта 1935 года, Унтер ден Линден. Всеобщее возбуждение. С возгласами: «Ура! Браво! Hoch! Hoch!» – толпа наперебой расхватывает специальные выпуски газет.

Бросаются в глаза набранные аршинными буквами заголовки: «Отныне смыт позор поражения!», «Самое значительное событие за последние пятнадцать лет!» или еще – «Великий день в истории Германии» и, наконец, – «Первый большой шаг на пути к ликвидации Версаля!».

Толпа становится все плотнее. Она поворачивает на Вильгельмштрассе, останавливается перед зданием имперской канцелярии. На балконе появляется Гитлер. Неистовые овации.

Накануне в 6 часов вечера Гитлер пригласил в имперскую канцелярию французского посла. Рядом с ним находился Нейрат.

– Я хочу вас предупредить, – сказал Гитлер послу своим сиплым, отрывистым голосом, – что я только что обнародовал закон, восстанавливающий всеобщую обязательную воинскую повинность и устанавливающий численность армии в двенадцать армейских корпусов и тридцать шесть дивизий.

– Как представитель страны, подписавшей Версальский договор, – ответил Франсуа-Понсэ, поднимаясь со своего места, – я протестую против вопиющего нарушения этого договора. Я сожалею, что фюрер счел возможным своим решением, которое он не имел права принимать в одностороннем порядке, поставить нас перед свершившимся фактом.

На Берлин спускается вечер.

Огромная толпа сосредоточилась теперь перед зданием Оперы.

На сцене появляется Гитлер в сопровождении фельдмаршала фон Макензена и генерала Бломберга, представляющих старую и новую армии. С мелодраматическими интонациями в голосе Бломберг пылко превозносит немецкие военные традиции от Вильгельма II до Людендорфа.

Во французском посольстве на Паризер-плац всю ночь горит свет в крайнем слева окне первого этажа. Это кабинет посла.

Склонившись над своим бюваром, Андре Франсуа-Понсэ с озабоченным видом составляет телеграмму: «По моему мнению, державы должны отозвать своих послов из Берлина, ускорить заключение Восточного пакта и создать антигерманское оборонительное сообщество».

На следующий день на Кэ д’Орсэ Лаваль встретил эту телеграмму недовольным ворчанием:

– Слишком радикально! Да, конечно… Державы, конечно, будут реагировать… Но они будут применять правовые нормы, они обратятся к Лиге Наций.

Одиннадцатое апреля. Благоухающая атмосфера итальянских озер. Пьер Лаваль, Фланден, Макдональд, Джон Саймон собираются в Стрезе с целью, как уточняет Пьер-Этьен Фланден, «определить общую франко-англо-итальянскую политику в отношении перевооружающейся Германии».

Муссолини заставляет себя ждать. Поздним утром большой белый гидроплан плавно снижается на фоне ярко-голубого неба и опускается на поверхность озера перед Изола Белла.

Скопилось так много полицейских, что они даже мешают видеть замок, в котором происходит конференция.

Муссолини расположен к сотрудничеству с Францией и Англией в вопросе обеспечения независимости Австрии, которую нужно сохранить как разменную монету в отношениях с Берлином.

Муссолини произносит речь. Его точка зрения остается расплывчатой. Он вяло требует предоставления Австрии права перевооружаться и еще более вяло – права обеспечивать свою территориальную целостность.

В заключение Муссолини говорит:

– Двадцатого мая я снова созову в Риме конференцию и приглашу на нее все государства, являющиеся наследниками Австро-венгерской империи. Мы сообща рассмотрим вопрос о заключении двусторонних соглашений с целью защиты статус-кво в Центральной Европе.

Наступает ночь, поэтическая весенняя ночь на итальянских озерах.

В отеле «Борромейские острова» Пьер Лаваль, Фланден, Джон Саймон и Макдональд не спеша составляют коммюнике. Через настежь открытые окна легкий вечерний ветерок доносит вместе с «ароматом Борромейских островов» непрерывные хвалебные возгласы в честь их хозяина, которые выкрикивает собравшаяся перед отелем толпа, получившая, по-видимому, приказ скандировать: «Дуче… Дуче…»

Муссолини доволен. Ни одна из тех словесных уступок, которые он сделал Фландену и Лавалю, даже обещание применить Локарнский договор против Германии в случае, если она когда-либо вновь оккупирует Рейнскую область, его в действительности ни к чему не обязывает. Он будет действовать так, как ему подскажет его звезда.

А толпа без устали продолжает скандировать: «Дуче… Дуче… Дуче…»

Пятнадцатое апреля. Совет Лиги Наций собрался в Женеве, чтобы торжественно осудить нарушение Версальского договора.

В Лиге Наций царит атмосфера солидарности, почти единодушия! «Наконец-то, – говорят там, – Лига Наций, после более чем тринадцати лет своей деятельности, оправдает в глазах народов свое назначение, утверждая свой авторитет перед лицом главы государства, осмелившегося разорвать тот самый договор, на основе которого была создана Лига Наций».

Но это не так…

За исключением делегатов двух стран, весьма отдаленных от границ Германии, всеми остальными властно руководит чувство осторожности.

В конечном счете Совет Лиги Наций ограничивается принятием решения о создании комитета по изучению вопроса о санкциях, подлежащих применению в отношении государства, которое в будущем нарушило бы международный договор! Малые союзные государства встречают это решение с горестным изумлением.