Молодые львы - Ирвин Шоу

Носы у них облупились, волосы стали липкими от соли, а когда вечером они возвращались в крытый дранкой коттедж и ложились спать, их тела под безукоризненно чистыми простынями пахли океаном и солнцем. Они почти ни с кем не разговаривали, и казалось, эти две недели будут длиться все лето, весь год и повторяться каждое лето. Казалось, они вечно будут гулять по извилистым песчаным дорожкам среди низкорослых елей в сиянии летнего солнца, играющего в быстрых волнах, и в прохладные звездные вечера; будут ходить, освежаемые бодрящим ветром с Вайньярда и из Нантакета, с залитого солнцем океана, покой которого нарушают только чайки, маленькие парусные лодки да всплески резвящихся в воде летающих рыб.

Две недели все-таки прошли, и они вернулись в город. Люди здесь выглядели бледными и вялыми, утомленными летним зноем. Ной и Хоуп, по сравнению с другими, выглядели здоровыми и сильными.

Настало последнее утро. В шесть часов Хоуп приготовила кофе. Они сидели друг против друга, отпивая маленькими глотками горячий горький напиток из больших чашек, которые были их первым совместным приобретением. Потом Хоуп шла рядом с Ноем по тихим, солнечным улицам, все еще хранившим следы ночной прохлады, к мрачному некрашеному зданию, бывшему торговому помещению, занятому теперь призывной комиссией.

Они поцеловались, погруженные в свои мысли, уже далекие друг от друга. Ной вошел в дом и присоединился к молчаливой группе людей, собравшихся вокруг стола, за которым сидел пожилой человек, который служил своей стране в ее тяжелый час тем, что два раза в месяц рано вставал, чтобы дать последние указания и раздать бесплатные билеты на метро группам мужчин, отправляемых с призывного пункта на войну.

Ной вместе с пятьюдесятью другими призывниками вышел на улицу, и неровным строем, шаркая ногами, они направились за три квартала к станции метро. Прохожие, занятые своими утренними делами, спешившие, кто в свои магазины и конторы, чтобы заработать денег, кто на базар, чтобы закупить продукты на сегодняшний день, смотрели на них с любопытством и некоторым благоговением. Так жители какого-нибудь городка смотрели бы на группу пилигримов из чужой страны, проходящих по его улицам по пути на некое таинственное и захватывающее религиозное празднество.

Из вестибюля метро Ной увидел на другой стороне улицы Хоуп. Она стояла перед цветочным магазином. Позади нее пожилой торговец не спеша выставлял на витрину горшки с геранью и большие голубые вазы с гладиолусами. Хоуп была в голубом платье с белыми цветочками, нежно развевавшемся на утреннем ветерке. Солнечные лучи, отражавшиеся от стекла витрины, не позволяли разглядеть ее лицо. Он хотел было перейти к ней на ту сторону улицы, но назначенный на призывном пункте старший группы встревоженно закричал: «Пожалуйста, ребята, не расходитесь». И Ной подумал: «Что я могу сказать ей, и что она может сказать мне?» Он помахал ей, и она ответила ему, Подняв обнаженную загорелую руку. Ной заметил, что она не плачет.

«Как вам это нравится! — подумал он. — Она даже не плачет». И он стал спускаться в метро рядом с парнем по имени Темпеста и тридцатипятилетним испанцем, которого звали Нунсио Агвиляр.

14

Перед тем как Майкл проснулся, ему приснилось, что женщина с рыжими волосами, которую он не сумел поцеловать четыре года назад, улыбаясь, склонилась над ним и поцеловала его. Он открыл глаза, вспоминая приятный сон и рыжую женщину.

Утреннее солнце золотистой пылью пробивалось сквозь закрытые жалюзи венецианских окон. Майкл потянулся.

Снаружи до него доносился гул вышедшего на улицы и в переулки семимиллионного населения города. Майкл встал, прошел по мягкому ковру к окну и поднял жалюзи.

Было начало лета. Солнце обильно заливало мягким, маслянистым светом сады, выцветшие кирпичные стены старых зданий, пыльный плющ, полинявшие полосатые тенты небольших террас, заставленных тростниковой мебелью и цветами в горшках. Маленькая полная женщина в широкой оранжевой шляпе и старых широких брюках, комично облегавших ее округлый зад, стояла на террасе у горшка с геранью прямо напротив Майкла. Она медленно нагнулась и срезала цветок. Ее шляпа печально закачалась, когда она стала разглядывать засохший цветок, держа его в руке. Затем она повернулась — это была цветущая средних лет женщина — и, игриво покачивая бедрами, прошла по террасе и через завешенное шторами французское окно вошла в дом.

Майкл улыбнулся: его радовал яркий свет солнца, радовало, что женщина с рыжими волосами наконец поцеловала его и что в солнечном садике напротив живет маленькая толстая женщина с потешным задом, сокрушающаяся над увядшей геранью.

Приняв холодный душ, он надел пижаму, прошел босиком по ковру через гостиную к парадной двери, открыл ее и вынул из ящика «Таймс». В газете, напоминавшей своим изысканным языком речи пожилых преуспевающих адвокатов акционерных обществ, на первой странице сообщалось о том, что русские несут большие потери, но держатся, что на французском побережье от английских бомб вспыхнули новые пожары, что Египет шатается, что кто-то открыл новый способ изготовления резины за семь минут, что в Атлантическом океане затонули три судна, что мэр выступил за сокращение потребления мяса, что женатые мужчины, видимо, будут призваны в армию, что на Тихоокеанском театре наступило некоторое затишье.

Майкл закрыл дверь, опустился на кушетку и, оставив сообщения о кровопролитных боях на Волге, об утонувших в Атлантике людях, об ослепленных песком войсках, сражающихся в Египте, о производстве резины, о пожарах во Франции и об ограничениях на жареное мясо, перешел к спортивным известиям. Несмотря на усталость и множество ошибок, «Доджеры»[36] пережили еще один день войны, избежав подстерегающей со всех сторон смерти и, невзирая на некоторую свалку в центре площадки и бешеную атаку в восьмом периоде, проявив редкое упорство, одержали победу в Питсбурге.

Зазвонил телефон. Майкл прошел в спальню и снял трубку.

— В холодильнике стакан апельсинового соку, — прозвучал голос Пегги из трубки, — я хотела тебе напомнить.

— Благодарю, — ответил Майкл. — Я заметил пыль на книжных полках с правой стороны, хотя мисс Фримэнтл…

— Пустяки, — ответила Пегги.

— Мудрые слова, — сказал Майкл, наслаждаясь голосом Пегги, таким близким и приятным. — Много приходится работать?

— До потери сознания. Когда я уходила, ты не обратил на меня никакого внимания, ты лежал на спине совершенно голый. Я поцеловала тебя и ушла.

— Какая же ты славная девочка! А что я делал?

После короткой паузы Пегги ответила серьезным и немного встревоженным голосом:

— Ты закрыл лицо руками и бормотал: «Я не буду, я не буду…»

Легкая улыбка, игравшая на лице Майкла, исчезла, он в задумчивости потер ухо.

— Во сне мы самым бесстыдным образом выдаем свои мысли.

— У тебя был такой испуганный голос, — проговорила Пегги, — что мне даже стало страшно.

— «Я не буду, я не буду», — в раздумье повторил Майкл. — Не знаю, к чему это относилось… Во всяком случае, сейчас я ничем не напуган. Утро чудесное, «Доджеры» выиграли, моя девушка приготовила мне апельсиновый сок…

— Что ты собираешься делать сегодня? — спросила Пегги.

— Ничего особенного: поброжу немного, посмотрю на небо, посмотрю на девушек, чего-нибудь выпью, оформлю завещание…

— Да замолчи! — серьезным голосом воскликнула Пегги.

— Извини.

— Ты рад, что я позвонила? — спросила Пегги уже нарочито кокетливым тоном.

— Видишь ли, я думаю, что иначе и быть не могло, — небрежно протянул Майкл.

— Ты знаешь свои способности.

— Пегги!

Она рассмеялась.

— Заслужила я сегодня обед?

— А как ты думаешь?

— Думаю, что заслужила. Надень свой серый костюм.

— Он же почти совсем протерся на локтях.

— Надень серый костюм, он мне нравится.

— Хорошо.

— А что мне надеть? — Впервые за все время разговора голос Пегги прозвучал неуверенно, с наивной озабоченностью.

Майкл засмеялся.

— Чего ты смеешься? — резко спросила Пегги.

— Скажи еще раз, повтори: «А что мне надеть?»

— Зачем?

— Потому что от этих слов мне становится смешно, я вспоминаю тебя, и у меня появляется жалость и нежность к тебе и ко всем женщинам на свете.

— Скажи пожалуйста! — обрадовалась Пегги. — Сегодня ты встал с правой ноги, не правда ли?

— Конечно.

— Так что мне надеть? Голубое ситцевое платье или бежевый костюм с кремовой блузкой, или…

— Голубое платье.

— Оно такое старое.

— Голубое платье.

— Хорошо, а волосы как — вверх или вниз?

— Вниз.

— Но…

— Вниз!

— Боже, — сказала Пегги, — я буду выглядеть так, словно меня вытащили из Харлема[37]. Ты не боишься, что кто-нибудь из твоих друзей увидит нас?