ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ - Виктор Тихомиров

— Вы притворяетесь наивняком или как? — поспешно среагировал собеседник.

— Не, рассчитано точно, без промашки, шоб охотней брали, — снял свой вопрос капитан, глянув на монету, но охотней рассматривая шикарный, заграничного пошива, костюм начальника и отмечая самый краешек костяной расчесочки, торчащий из нагрудного кармашка.

— Отчет готов у вас? — переменил тон штатский.

— А як же? Готов, так точно, товарищ полковник, — доложил капитан и, шагнув к столу обрушил из портфеля на зеленое сукно толстенную папку с надписью: «Дело № 306».

— Заберите это! — протестующее отпрянул названный «полковником», — вы моей смерти хотите? Так, своими словами изложите и довольно. А это — пусть полежит где-нибудь пока.

— И вот еще двенадцать единиц дензнаков, — брякнул капитан о стол стопкой блестящих монет, таких же, как у полковника.

— Я доведу до компетентного сведения, — обещающе кивнул начальник, позванивая монетами, — а ты будешь действовать, как условились! Сейчас садись и рассказывай толково и подробно, что там у тебя происходит? — скомандовал он, нажимая малозаметную кнопку на столе.

В ту же секунду в кабинет вошла неопределенного возраста женщина с подносом, на котором дымились два стакана чаю в серебряных подстаканниках и с лимоном, а рядом на блюдце сияла развернутой калькой, распечатанная пачка вафель «Пионерские».

54

Пионерлагерь погрузился во тьму. Мальчишки, наевшиеся до отвала кислых яблок, решили, что надо и девчонок угостить. Приняв такое джентльменское решение, они прибавили к яблокам изрядную горсть стручков гороха и направились к девчонской палатке.

Девочки сразу пустили их, поскольку во-первых, ночами малость трусили, а во-вторых, мальчишки прозорливо сунули в брезентовую дверь впереди себя гостинцы.

Забравшись в палатку, пацаны сразу отметили, каждый про себя, что у девочек запах в помещении был совершенно иной, нежели у мальчишек. Это был особый, ни на что не похожий, именно девичий запах. К тому же в палатке носился аромат каких-то духов и шоколадных конфет. В связи с этим девочки еще более казались существами высшими, да и гораздо более взрослыми. Мальчишки сразу пожалели, что мало захватили гороху и не придумали еще каких-либо подношений. Но девочки так искренне обрадовались, и так охотно принялись грызть принесенную кислятину, что атмосфера быстро утратила напряженность.

— Откуда это вы такие растрепанные, как пионеры-партизаны? — поинтересовалась Степанцова одной половиной рта, ибо другую свело от кислоты.

— Считай, попала в точку! Из разведки возвращаемся. Выслеживали с Козьмою Фомичом матерых жуликов. Палыч дал задание посмотреть — что там? — поспешил расхвастаться Колька, немедленно получив за это конспиративного тумака от Степки.

— Что и за территорию разрешил? — хором изумились девочки.

— Деревянный вопрос! Мы ж с Тимофеем Кондратичем не девчонки, нам-то все ни почем, — пояснил не без гордости Степка, и не морщась, откусил от самого кислого на свете яблока.

— Зато мы умнее, — бесзаппеляционно заявила Степанцова и такую скроила надменную рожицу, что пацаны возражать не решились.

— А я сегодня рублик красивый нашла! — похвасталась Кузюткина. Колька тотчас опять толкнул локтем Степку. Тот, в отличие от Кольки, собиравшего без разбора почтовые марки, коллекционировал вместе с отцом старинные монеты. Отец его специализировался на еще дореволюционных наших монетах. Степка поэтому считался авторитетом в области нумизматики.

— Покаж, — попросил он, протягивая руку. Девочка вынула монету и дала посмотреть. Рубль, как и думал Колька, оказался железным и с Менделеевым. Не придумав, на что бы его выменять для Пал Палыча, и не вспомнив у себя никакого ценного имущества, Степка неохотно вернул монету.

— Ишь ты, — заглянула через плечо Степанцова, — Менделеев! Был бы он из золота высшей пробы, что б ты сделала? — спросила она Кузюткину, и ее брови, губы и ноздри пустились в особого рода пляску, означавшую любопытство, ехидство и даже зависть в один момент. Вообще ей не сиделось и не лежалось, она все время перемещалась с места на место, втискивалась между собеседниками, вертела головой и потягивалась. Отдельной жизнью жили и ее руки, делавшие пальцами загадочные знаки, в виде сложных фигур, да еще успевавшие щипаться, почесываться и задумчиво производить раскопки в носу. Все это было ей простительно из-за пригожести ее личика, с блестящими черными глазами.

— Я бы Пал Палычу отдала, — с напускной мечтательностью ответила ей Кузюткина, — пусть бы он себе гнездо свил. И позвал бы туда жить свою эту Соню, чтоб детей ему рожала.

— А маме с папой не хочешь отдать? — вползла Степанцова змеей в самую середину компании.

— Я бы разрешения спросила, — не без ехидства ответила Кузюткина.

— У тебя идеальные отношения в семье! — резюмировала подружка.

— А он пусть женится на ней и будет счастлив.

— Немножечко побудет счастлив, пока ты подрастешь, а потом разведется и женится на тебе, да? — изогнулась Степанцова вопросительным знаком и даже язык ее высунулся несколько наружу.

— На, поешь кисленького, — протянула ей Кузюткина яблоко, сама же молча принялась добывать из стручков горошины.

Мальчишки, примолкшие было от таких разговоров, оживились, и Степка рассказал про собаку Полкана и про ведро, которым тетка по башке схлопотала стараньями Тимофея Кондратича. Рассказали они и о девушке, которая исчезла в доме и там осталась. Девчонки аж подскочили, когда услышали, что привезший девушку дядя, назвал ее Соней и она вроде бы рыжая. А ведь Пал Палыч упоминал, что его Соня имеет рыжеватые волосы. Еще Кузюткина, прозвала ее «лисой».

— Да мало ли Сонь на белом свете? — с удивлением возразил Степка, — тыщ может сто!

Ему нравилась и Кузюткина и другие девчонки, а на Степанцову он даже смотреть не мог, так она его восхищала. На фигуры девочек он внимания не обращал, лишь бы не толстухи, лица же имели решающее значение. Лицо Степанцовой казалось ему ослепительным, а в каждом глазу виделась целая бездна. Поэтому он никогда не мог смотреть ей сразу в оба глаза, а только в один и то исподлобья, секунды три не больше. Говорить с ней он решительно не знал о чем. Это и других девчонок касалось, поэтому принято было их называть за глаза дурами. Максимум, что возможно было предпринять для оказания вниманья, это затеять возню, дернуть за косу или посильней толкнуть возлюбленную.

Это вполне годилось еще в начале лета, но сейчас он подрос, и эти выразительные средства казались нелепыми и уже не приносили облегчения. А ведь приходилось тяжело. Непомерный груз тайны, которая содержалась в этих проклятых девчонках, а в Степанцовой особенно, ежечасно давил на мальчишеский незрелый ум. Оставались только мечты или грезы, о том, как можно было бы ее, к примеру, спасти из пламени пожара или морских глубин. Но каково тащить возлюбленную из огня или воды, когда она такая здоровенная — на голову выше? Выхода не было.