ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ - Виктор Тихомиров

Матрена, решив, что вот наступило нежданное счастье, больше ни о чем не думала. Даже актуальный, казалось бы, вопрос о Мировой революции и повсеместной победе пролетариата не пришел ей ни разу на ум. Вспомнился ей только на секундочку дезертир, у которого она выменяла обмундировку, и его фраза: «Хорош, навоевался!».

— Хорош, навоевался! — размышлял про себя Чапаев, — беляков не убывает, кадеты в психическую атаку прут. А ведь пацаны совсем! У каждого ж мамаша, поди, дома ежесекундно обмирает. Как его рубить? Рубить на каждом шагу охота своих. То обворуют кого-нибудь, то изнасилуют. И морды у всех воровские, черные, будто их коптили. Мыться, или портянки хоть постирать, нипочем не заставишь. Винтовки никогда не чищены ни у кого, и добиться не возможно. Так и воюют, пока в руках не разорвет. Про китайцев и говорить не охота. Комиссар им Маркса сует, про Интернационал напевает, а они самогон, пока до аэроплана несут, весь выпьют. Воюют вроде неплохо, но что у них на уме, и какая нелегкая принесла их в наши края — нипочем не узнать, сколько ни всматривайся в узкие их зенки. Комиссар сказывал: «интернационал», но что это? И мне желтеть не охота, и китайцу — чернеть. А негру, наоборот, предложи побелеть, так он и не прочь, поди. И столько еще народу за белых стоит? Тьма тьмущая! Получается, всех порубать надо. А к добру ли? Со всех сторон прет различная голь толпами воевать, а больше — подъедаться у общего котла. Дезертиры кругом. Но кончится Мировая революция, никто ведь из них работать не пойдет — со скуки подохнут. Так и будут резать всех налево и направо, да еще баб и девок им подавай на блюде. А взять белых, тоже ведь озверевшие со своей солдатней, сами нипочем не угомонятся. Или, к примеру, завоюем мы предположительно светлое будущее, и потомки заживут сытно и тепло, все поголовно, буржуйской сладкой жизнью. Будут переваливаться с боку на бок в мягких постелях и дрыхнуть до полудня. После объедаться пирогами, слушать граммофоны… Но они ж ничем не заслужили! И спасиба не скажут. А те, кто отважно лил кровь и страдал от ранений, не доживут до такого и благодарности не услышат. А которые доживут, тех скорей всего засунут молодые куда-нибудь за печку, чтоб не мешались и воспоминаний их с заслугами не захотят знать. Отсюда вывод просится, что, стало быть, всякая, даже Мировая революция, вплоть до полной победы, обязана уместиться в размер жизни одного поколения. Но ведь это никак не возможно, даже если все одновременно ее захотят, и не явится никакой контрреволюции. Жаль нет комиссара, я б ему счас прописал ижицу! Нет, точно, хорош! — воскликнул он мысленно и почти вслух, — я свою лепту в борьбу вложил, поболе всякого. — Главное, душегубство, само теперь набрало такой разгон и напор, что переть будет долго и опосля победы. Народ на всем свете вошел во вкус этого и даже сладость распробовал, а работать, как позабыл, и совсем отвык. Так и будут сами себя душить до старости и детей тому же учить станут, пока внуки не опомнятся. Вовек не отмолить грехов. Теперь пусть кто хочет голову сует, а я займусь… хоть бы вот по обувной части, — бормотал он, обращаясь к звезде и не замечая притихшей у него подмышкой Матрены, — может, починкой сапогов, я больше народу настоящему, трудовому угожу! Народ-то у нас босой, разут сделался весь за две войны. А то выходит, что я никакой не трудящийся человек отнюдь, а народный атаман вроде разбойника. Ем готовое, мозолей уже совсем не осталось, от шашки разве.

— Все, Васечка, хватит нам с тобой воевать! — горячо прошептала девушка, будто прочитав его мысли или подытожив их.

53

Даже самое лучезарное будущее, о котором мечтают предки, если заглянуть, непременно окажется наполнено огорчительными событиями или как минимум тем, что называется «прозой жизни». Поэтому назад оглядываться приятнее, особенно если считать себя более развитым и умным современным человеком. Интересоваться же будущим приходится с некоторой опаской, потомки ведь и высмеять могут всю современную премудрость, с позиции своих обновленных технических знаний.

В этом всегда уверены подростки и ведут себя поэтому, как поросята, никогда не хотят старших уважать, не смотря на их заслуги и достижения. Отсюда же следует, что никакого нет смысла заботиться о будущих поколениях, и тем более глупо, хлопотать о решении молодежных проблем. Каждый совсем непрочь поменяться с молодым и обрести эти проблемы вместе с молодостью, да кто ж ему даст? Подростки ведь, когда вырастут и оперятся, совершенно не поставят отцам в заслугу эти заботы, и если тем вздумается потребовать благодарности, то резонно возразят: «А мы вас не просили. Самим захотелось хлопотать.» И отойдет в сторону пожилой отец, обиженный и оскорбленный. Поэтому заботиться нужно, если уж приспичило, только о более старших, а следующие поколения и сами справятся. Наоборот, полезнее держать их за горло видами на наследство и мудрым составлением завещаний.

Так примерно рассуждал капитан Корытин про себя, дожидаясь, когда закончится речь вышестоящего, лощеного товарища из органов, явно принадлежащего к отряду «молодых, но ранних».

— Народ, можно подумать, сам знает кого ему любить?! — воскликнул несколько театрально этот малоприятный субъект, сидя за своим столом перед стоящим на ковровой дорожке капитаном, начальником Паши Перца. — Народу надо постоянно и неустанно указывать правильное направление! — махнул он рукой в сторону группового снимка членов Политбюро ЦК КПСС. — И, заметьте, жулье это в обязательном порядке учитывает в своих махинациях, и доказательств им не требуется! Менделеева полюбили за таблицу его, за водку сорока градусов крепости… Не больше и не меньше, а именно сорока! — поднял он палец выше глаз капитана, так что тот скосил их, следом, наверх, — И вот, жулики эти градусы тотчас взяли на заметку и, пожалуйста — отчеканили ученого на деньгах, — штатский вынул из ящика и положил на сукно монету. — Чапаева, я не удивлюсь, если тоже отчеканят за кинофильм, как народного заступника, а тот и на лошади-то не сидел из-за ранения особого, — хохотнул говоривший, — и командовал — так себе. Там еще время пройдет, какого-нибудь Муслима Магомаева изобразить могут на фальшивых облигациях, за то, что его все советские бабы обожают. Это вам… не мы с вами! — закончил он и выжидающе смолк.

— А кого любить-то надо? — попытался уточнить Корытин.

— Вы притворяетесь наивняком или как? — поспешно среагировал собеседник.

— Не, рассчитано точно, без промашки, шоб охотней брали, — снял свой вопрос капитан, глянув на монету, но охотней рассматривая шикарный, заграничного пошива, костюм начальника и отмечая самый краешек костяной расчесочки, торчащий из нагрудного кармашка.