Человек-огонь - Павел Кочегин

— Развяжите мне руки, тогда буду говорить, — повелительным тоном проговорил Кури Ортык.

— Силен мошенник. Требует, как будто не он у нас в плену, а мы его пленники. Ну, да уважьте бандита.

Кури Ортыку развязали руки. Он потер онемевшие запястья, переступил с ноги на ногу.

— Прежде всего, я не бандит и борюсь не из-за какого-либо имущества, а за нашу веру. Я иду по стопам пророка. — Знайте, неверные, что мы отреклись от жен и детей, нам нужен только аллах. Мы такие люди, где мы находимся, там все наше. И если есть в этом районе жители, то их дома и хлеба и все, что у них есть, принадлежит нам. Такова воля аллаха.

— Хватит. Это мы слышали от Ибрагима-вора, а ты повторяешь, как попугай. Скажи, давно грабишь и убиваешь людей?

— Ибрагим-бек наш вождь. Если бы его ум мне, не ушел бы ты от меня и не попал бы я в твои лапы, красный беркут. Занимаюсь басмачеством давно, и если я грабил и буду грабить, то солидно, а на мелочи размениваться не нахожу нужным.

— Командир! Зачем с ним говоришь? Его надо убивать, — не стерпел Чары Кабиров, хватаясь за эфес клинка.

— Это, Чары, сделает советское правосудие. Уведите бандита.

Встреча с главарем банды воскресила в памяти недавно виденную картину, оставленную после себя этим детоубийцей. Холодная дрожь пробежала по телу. Чтобы успокоиться, Томин спросил Юсупова, как он думает организовать работу на ремонте плотины.

Беседа затянулась. Султанов предложил:

— Пора, друзья, отдыхать.

— Да, пожалуй, надо вздремнуть, — согласился Томин. Юсупов ушел домой. Томин проверил караулы, развязал скатку, разбросил шинель, положил под голову кулак и сразу же мертвецки уснул.

Эскадрон возвращался в Куляб на закате солнца. Многие жители города видели, как впереди загорелых бойцов сидели на конях маленькие оборванцы. Пока не откроется детский дом, кавалерийская бригада заменит беспризорникам родную семью.

В тени плакучей ивы, сидя на коне, Николай Дмитриевич читает донесение командира полка. Худайберды умывается студеной водой из журчащего арыка. Антип, высоко задрав голову, пьет из походной фляжки. Чары Кабиров, присев на корточки, чистит клинок.

Вдруг послышался глухой удар. Худайберды повернул голову. Комбриг с искаженным от боли лицом, схватившись левой рукой за спину, еле держится в седле. Рядом валяется здоровенный кол. Бандит словно сквозь землю провалился.

Комбриг слег в постель. В госпитале за ним с любовью ухаживала медицинская сестра Хадыча Авезова. Назначения врача она выполняла точно, аккуратно, с каким-то внутренним удовлетворением и гордостью.

А как же! Врач Сегал передает ей тайны своего искусства, а когда разобьют Ибрагим-бека, она поедет учиться на врача в большой город.

Бесшумно в комнату входит Худайберды.

Отложив на маленький столик разговорник таджикского языка и записную книжку, Николай Дмитриевич приглашает своего друга сесть рядом, на табуретку.

— Хорошим делом, сын, занимаешься, — одобрительно проговорил Султанов, рассматривая учебник. — Не знаешь чужого языка — среди людей, а как в дремучем лесу. Вот расскажу тебе, сын, случай со мной был такой.

Николай Дмитриевич любил слушать этого чудесного старика, много видевшего и много знавшего.

— В начале этого года шел я с заданием из Куляба в Каган. В Арале меня схватили, доставили губернатору. Слышу губернатор разговаривает со своими слугами на персидском языке. Когда ввели к нему, я поклонился и произнес приветствие по-персидски. Представился ограбленным купцом, попросил помочь забрать у кызыл аскеров[15] тот товар, что вез из Бухары.

— А много ли у тебя товару? — спросил жадный губернатор, сразу проникшись ко мне доверием, потому что я чисто говорил на его родном языке.

— Много. Две лавки закопал в землю, да вот опасно перевозить, и своих боюсь, и красных. Нет ли здесь такого, который бы распоряжался всеми и которому бы подчинялись все отряды «спасителей»?

— Я самый главный, — похвалился губернатор. — Мой приказ — закон для всех. Хочешь иметь дело лично со мной?

— О, да, я буду очень счастлив. Я могу перевезти сюда все мое богатство, но мне нужен какой-нибудь документ, а то могут подумать, что я от русских.

— Документ дадим сегодня же и не теряйте времени, отправляйтесь.

В ту же ночь с документами от самого губернатора отряд басмачей проводил меня до Алимтая. С этим документом я и прибыл до красных, а потом привел полк Щербакова в Аксу.

Томин долго молчал, о чем-то думал. Потом сказал:

— Отец! Второй эскадрон находится в тяжелом положении, у него нет ни продуктов, ни воды. Кого пошлем на выручку?

— Зачем так говоришь? Поеду я, мне тут каждая тропа знакома, а ущелье Терган знаю, как свои пять пальцев.

Томину не хотелось пускать в столь опасное дело этого старца, но Султанов настоял на своем.

Султанов ушел, а Николай Дмитриевич стал восстанавливать в памяти все, что рассказывал о себе Худайберды, этот высокий длиннобородый седой боец и командир.

Худайберды Султанов родился в 1843 году в кишлаке Челтуш, близ города Чарджоу. В детстве пастух, батрак, погонщик в караванах купцов. Уже взрослым встретился с русским парнем, бежавшим из Москвы, которого все звали Петькой. От него научился русскому языку, от него же и приобщился к чтению запрещенных политических книг. Потом Петька куда-то исчез, но Худайберды и его товарищи продолжали подолгу засиживаться при тусклом свете каганца над запрещенными книгами.

Однажды в Бухаре Худайберды встретил колонну каторжан, закованных в кандалы. Среди них Султанов узнал своего друга Петьку. Он был бледен, как свеча, и еле держался на ногах. Взгляды их встретились, Петька, слабо улыбнувшись, хотел что-то сказать, но покачнувшись, упал. На него набросились конвоиры, начали избивать.

— Брось издеваться над бессильным, — возмутился Султанов.

Но не успел он сделать и шага, как конвоир ударил арестованного винтовкой по голове, тот скорчился в предсмертных судорогах. Султанов выхватил у конвоира винтовку и размозжил ему прикладом голову. Каторжанил десять лет. Бежал в Афганистан, оттуда — в Иран, из Ирана — в Азербайджан, потом поселился в Тбилиси. Там и вступил в партию большевиков. Активный участник первой русской революции. Попал в список «заговорщиков», убежал из-под носа полиции. Поселился в Кишиневе, а затем перебрался в Оренбург.

Только после Февральской революции приехал на родину седым стариком. В Чарджоу склонил бойцов перейти на сторону большевиков, а после Октябрьской революции организовал добровольческий отряд.

На семьдесят пятом году женился. Над стариком смеялись, говорили, что он женился для другого, — жена была моложе его в два раза. Но они жили счастливо и вскоре родились сын и дочь.

А однажды вернувшись домой, Султанов увидел мертвую подругу на окровавленном паласе, а рядом тихо плачущих детей.

— Дети! — вскрикнул Худайберды. Но тут руки и ноги его онемели. Опустившись у изголовья жены, он поразился ее седым волосам и, погладив их, прошептал: — Что ж они сделали с нашей мамой?

Дрожащими губами он коснулся волос жены, на которых запеклась кровь.

— Смотрите, дети, как достается нам наше счастье, — шептал старик. — Вырастете, не забывайте об этом.

Прибежав в милицию, Султанов потребовал главаря банды, который убил его жену. Дежурный открыл камеру, вывел арестованного. Старик выхватил клинок.

— Видишь этих крошек? — строго спросил Султанов, показывая на своих детей. — Ты оставил их без матери. Я обещал тебя не убивать, когда брал в плен, но я не знал тогда, что ты осиротил детей. — Дайте ему клинок, пусть умрет честно.

Курбаши задрожал от испуга, но вызов принял. Бой длился пять минут.

Бандит упал разрубленный надвое.

Второй эскадрон оказался в очень трудном положении. Но и басмачам, пытавшимся уничтожить конников, было нелегко.

Противники заняли горы, разделенные ущельем. По ущелью коричневой лентой вьется дорога, которая хорошо наблюдается и простреливается с обеих гор. Каждый, кто пытался выйти на дорогу, немедленно снимался меткой пулей стрелка.

Вот и держат враги друг друга за горло в течение нескольких суток. У тех и у других кончилась вода, продовольствие, на исходе боеприпасы.

Небольшой отряд Султанова на вторые сутки пути вышел на нейтральную зону. Отряд был замечен одновременно и басмачами и кавалеристами.

— Э-эй! Худайберды-ака! Мы тоже голодные и хотим воды. Мы сдаемся, не стреляйте в нас. Давайте будем говорить мирно.

Это кричал главарь банды, который хорошо знал Султанова и его карающий клинок. Однажды этот басмач встретился с Султановым в бою, и спасли его только резвые ноги коня.

Султанов приказал отряду уйти в укрытие, а сам ответил: