Око тайфуна - Сергей Переслегин

К реальным сдвигам должно привести только преодоление основного противоречия системы, каковым в данном случае является ее существование.

Действительно, педагогические феерии сохраняют по умолчанию главную цель школы. Цель эта — программирование ребенка, интеграция его в общественную систему, функциональное приспособление к социальной среде — была осознана в средние века и тогда же благополучно достигнута.

Чтобы соответствовать своим задачам, образование должно быть религиозным (в любом смысле), несистемным и статичным, то есть направленным на объекты и понятия, но не на совокупность связей между ними. Таковым оно и является.

Но в современном мире функциональная социализация нормально протекает и вне системы образования — пассивное восприятие информационного поля дает ребенку все необходимые навыки. Приходится признать, что последние десятилетия школа функционирует в вакууме; она либо решает давно решенную задачу, либо тщится справиться с неразрешимой.

Интуитивное ощущение кризиса традиционных форм породило интерес к альтернативной школе, вернее — к анти- и внесоциальному образованию. Банды, «система» во всех своих проявлениях, разнообразные молодежные клубы, научные кружки на стадии их формирования — все эти воспитательные системы, внешне несхожие, отличаются поразительной эффективностью информационного обмена. 15 %-ный лимит здесь не действует, коэффициент усвоения материала иногда достигает 95-100 %, а нередко и превышает это значение (информационная генерация).

Казалось бы, столь совершенный механизм должен вытеснить священную государственную школу. Между тем, формальное и неформальное образование сосуществуют, системы находятся в равновесии, и объяснить это лишь официальной поддержкой или силой традиций нельзя.

Заметим, что информационные поля, возникающие в анти- и внесоциальном образовании, нестабильны. Группы либо разваливаются, либо через несколько лет функционирования обретают обыденную структуру, отвечающую 15 %-ному критерию. Возникает искушение объяснить подобную неустойчивость известной внутренней противоречивостью альтернативной школы.

Действительно, перечисленные объединения, хотя они и отказываются интегрировать реципиента в господствующую систему, все же считают неизбежным воспроизводство себя. Но ведь вне зависимости от своего отношения к обществу, неформальные группы являются частью этого общества; их структура определяется глобальной структурой социума.

Отказ от стабильности информационных объектов (внесоциальных образовательных ячеек) стабилизирует информационное поле в режиме генерации и породит принципиально новую систему воспитания. Основной целью этой системы станет создание личности, которая не может быть интегрирована ни в одну из существующих социальных структур, в том числе и в структуру, сформировавшую личность.

Когда задачей образования вместо воспроизводства социальных отношений окажется воспроизводство процесса их изменения (не будем здесь обсуждать, каким образом этого удастся добиться), устойчивость мира, воспринимаемая, как неизбежность, будет утрачена навсегда.

Неолитический переворот покончил со сверхстабильным периодом истории, когда характерное время социальных сдвигов составляло десятки тысячелетий. Промышленная революция уничтожила статически устойчивое человечество, измеряющее время веками. «Завтра» будет принадлежать системе, не являющейся стабильной в классическом понимании.

Это слова, за которыми трудно представить себе грядущую Реальность. Общество, состоящее из людей, превосходящих по способностям современного гения и связанных полем информационной генерации. Общество, субъекты которого непрерывно меняются — с характерным временем год, месяц, час, может быть, секунда. Общество, перешедшее на иной уровень отношений с природой.

Сверхцивилизация?

Хотелось бы подчеркнуть, что в действительности наши выводы базируются отнюдь не на изолированном анализе проблем образования. Изучение динамики противоречий в науке, экологии, международной жизни, социальной сфере, экономике дает тот же результат.

Заведомо нестабильный мир.

Препятствием на открывшемся нам пути является биологическая природа человека. Есть основания считать, что даже психика ребенка не выдержит условий дестабилизированного социума. Обеспечение психического здоровья населения, вероятно, займет в наступающую эпоху место экономических проблем. Жизнь останется контрастной и противоречивой, она даже станет еще более сложной, чем сейчас; консерваторы вправе сказать, что от наступающих перемен простой человек ничего не выигрывает, а утопия так и останется «местом, которого нет».

Если индивидуальная психика не способна более справляться с задачей социальной ориентации, а коллективная психика порождает лишь тоталитаризм и стагнацию, не будет ли разумным предположить, что субъектами нового мира окажутся информационно тесно связанные пары и малые группы людей?

Речь идет не о семьях, не о концепции «любовь спасет мир». Под «парой» здесь понимается столь тесное информационное взаимодействие двоих, столь полное растворение их сознаний друг в друге, что люди, составившие пару, не могут считаться независимыми личностями и индивидуумами. Они — элементы. Основа пары. Они — базис надпсихики, целостности иного уровня, столь же далекой от нас, как и психика обезьяноподобного существа, вступающего в палеолитическую революцию.

Можно приветствовать этот мир: он превзойдет все наши чаяния, опрокинет прогнозы футурологов и предвидения фантастов.

Можно бояться: он окажется страшнее и опаснее, чем мы можем себе представить, он взорвет наши представления о морали и нравственности и посмеется над убеждениями/заблуждениями.

Но он будет.

«Наука и мысль», 2003, № 1

Иллюстрации Светланы Строгалевой

ЧАСТЬ 3

ОКО ТАЙФУНА

Оружейники информационного мира

Послесловие к сборнику повестей Андрея Столярова «Малый апокриф» (СПб.: Terra Fantastica, 1992)

© Сергей Переслегин, 1992

Бойтесь старых домов,Бойтесь тайных их чар,Дом тем более жаден, чем он более стар…

I

Бояться следует лишь того бога, который называет себя единственным. Мысль человеческая ограничена во временах и пространствах и тем принуждена творить абсолюты.

Абсолюты образуют координатную сетку, упорядочивают мир, в котором живет сознание. Они связывают вещественное, зримое, конкретное.

Конкретен и зрим Господь, всеблагой и вечно пресуществующий, творящий нас по образу и подобию своему. Хоть бы кто объяснил, зачем это ему понадобилось? Вопрос вне системы абсолютов: сколько ни задавай, не слышат. Вещественна и зрима материя, вечная и неуничтожимая, как и Бог; в круговороте своих превращений создающая мысль и творящая чувство: и то, и другое ей чуждо уже потому, что она — вечная.

Включена в систему абсолютов окружающая нас Реальность — реинкарнация единого бога, воплощение первичной материи. Ойкумена. Мир обитаемый. Мир существующий. Мир, обреченный существовать. Театральная сцена с классическим триединством пространства, времени, действия.

Три жука, плотно увешанные регалиями, называют Ойкуменой и считают единственно истинной реальностью свое собственное безвременье: незыблемый Звездный Круг с тремя его радиантами.

Они, конечно, выдуманы. Но как доказать? «…герои романов. Написанных и ненаписанных». Никого уже не удивляет как бы нарочитая сюжетность европейской истории.

В судьбе каждого из смертных хватит материала на забавную повесть или небольшую трагедию.

«Что ж, каждый выбрал меру и житье,Полсотни игр у смерти выиграв подряд…»

«…именно история нас погубит. Вряд ли части „спецназа“ сумеют ограничить ее». Неведомый автор страшной сказочки решил посмотреть, что будет, если бросить обыкновенных — слабых и уязвимых, вечно сомневающихся человеков, только и умеющих, что чуточку мыслить, немножко мечтать и осторожно любить-ненавидеть, в поток событий, стремительность которого лежит за пределами их скудного воображения. Жуткий эксперимент, достойный то ли Единственного Бога, то ли равнодушной материи.

Континент пылал. Войны стали страшнее, когда, умирая, обреченный чувствовал, что за смертью уже ничего не последует. Никогда. Мгновение игры подарило личности сознание своей исключительности — как раз за секунду, за час, за день до расплаты. Человек всегда был достаточно логичен, чтобы понять: его душа не нужна Богу, во всяком случае, не нужна такая, как она есть: с сомнениями, и страхами, и тягостными воспоминаниями, и бессмысленными надеждами, и повторами — «кажется, что страдаем, а на самом деле невидимый Автор, морщась, вычеркивает целые главы из жизни» — поэтому бессмертие — миф, даже если оно существует, и, кстати, ни один европеец не предложил позитивной концепции загробной жизни, хоть как-то выходящей за обывательские представления о молочных реках и ангелах, уныло пиликающих на антикварных струнных инструментах. На Западе бессмертие всегда воспринимается, как потеря индивидуальности. Потому что индивидуальность — это одна удивительная жизнь, одного уникального человека. Два полюса одной оси: смерть и антисмерть — страшное наказание, сразу и навсегда разрывающее связи человека и с теми, кого он любит, и с теми, кого он обречен ненавидеть, которое тоже лишает его личности. Собственно, уже греки считали: лучше быть рабом на земле, чем царем в царстве мертвых.