Гиперборейская чума - Андрей Лазарчук

Пели вечную память. А разве память может быть другая? Разве Сережа когда-нибудь забудет бабушку Александру, ее тихий голос и рассказы про войну с Бонапартом? Даже суровая бабця Ядзя говорила про нее: «То свента кобета». Платоша Панкратов было заспорил, кого из внуков она любила больше, но отец Георгий сказал, что отныне она с небес будет присматривать за всеми своими любимцами и любви ее хватит на всех, как хватало при жизни.

Дедушка Кронид приехал почти сразу после похорон. Ему все рассказали еще на станции. Он был такой же, как на дагерротипе, — с бородой, в мужицком армяке, с грозными очами. Маменька плакала у него на груди. Дедушка глядел на всех, как на чужих, и все твердил одно: «В огне началось, в огне и кончилось».

Дедушка приехал не один, а со слугой. Слуга узкоглазый, как калмык, и белобрысый, как литвин. Имя его сразу не запомнишь и не выговоришь — Эшигедэй. Только он какой-то неправильный слуга. Он не выносил дорожных сундуков из кибитки, не пособлял дедушке скинуть армяк, не кланялся господам и даже не снимал с головы рыжий малахай. «Будто своих нехристей не хватает», — говорил дворецкий Ефим, имея в виду не то дядю Платона, не то папеньку, потому что отец Георгий зовет обоих «заблудшими овцами», которых в церковь приходится тащить силой. Кажется, этот калмыцкий литвин даже по-русски не знает. Эшигедэй Сереже сразу не понравился. Смотрит, будто он не слуга, а татарский баскак в Рязани. Только волосы до плеч, как татары не носят. Да еще прижимает к груди костяную палку, вокруг которой вьются две блестящие змеи.

А дедушка не пожелал даже отдохнуть с дороги, как его ни упрашивали — снова накинул армяк и пошел в склеп, а рукою показал, чтобы больше с ним никто не ходил. Доктор Гаккель сказал, что можно опасаться нервической горячки. Шутка ли — быть в разлуке без малого тридцать лет и приехать на погребение!

Потом дедушка вернулся, и началось непонятное. Он долго молча сидел в вольтеровском кресле, и никто вокруг не смел заговорить. Потом дедушка воскликнул: «Так я же вновь спасу тебя!» — и, схватив за рукав слугу, потащил его к двери. Эшигедэй упирался и визгливо кричал что-то по-своему. Дедушка вырвал из рук слуги палку со змеями и прибавил к тому затрещину.

«Да какой бы рассудок это выдержал», — сказал дядя Петр. Доктор Гаккель велел не перечить старику — тогда, может быть, все обойдется.

Доктор вышел за ними на парадное крыльцо, но скоро вернулся и сказал, что Кронид Платонович со своим личардой зашли в зеленый флигель и дедушка настрого запретил им мешать.

Что было дальше, Сережа не знает — стало уже поздно, всех детей напоили чаем с молоком и кренделями и развели по спальням.

Вдруг дедушка сделается теперь как деревенский дурачок Тимоня? Если Тимоне пообещать кусочек киевского сухого варенья, он запросто может съесть живую мышь — Денис Панкратов видел это наверное. Сережа изо всех сил не хотел спать, но все-таки сдался.

Утром оказалось, что дедушка пропал. Во флигеле сидел один Эшигедэй и трясся от холода. Посреди комнаты стояли два шкапа, отодвинутые от стены, а поверх шкапов для чего-то была положена доска. Сережа сам это видел, пока папенька не прогнал его в дом.

Добиться от слуги ничего не смогли. Дядя Петр велел сабуровским мужикам и ребятишкам искать Кронида Платоновича. Тогда молодые вожди возмутились и потребовали включить их в поисковую команду-ведь окрестности они знают лучше всяких взрослых. Разрешили, но приказали держаться вместе.

На станции Кронид Платонович не появлялся. В деревне его не видели. Никакие следы в лес с дороги не сворачивали. Ветра уже третий день не было, снег не валил,

Когда сани вернулись в Сосенки, Сережа не сразу пошел в дом, а зашел за угол, чтобы посмотреть на загубленный зимний сад. Под ногами трещали осколки стекла. Жар был такой сильный, что иные куски сплавились. Проклятая елка торчала, как черный рыбий остов. Чему здесь было так сильно гореть? Натти Бумпо, Кожаный Чулок, наверняка разобрался бы, в чем тут дело. Сережа носит имя Застенчивый Олень. Он, может, и застенчивый, но не Слепой Крот и не Безмозглый Тетерев. Догадался же он, что значат слова дедушки: «В огне началось, в огне и кончилось». Бабушка рассказывала о том, что случилось на ее первом балу. Но тогда она только чуть-чуть обожглась, на левой руке остался маленький рубец.

Сережа внимательно смотрит под ноги. Настоящий следопыт ничего не должен упустить. Тем более что со времени пожара здесь никто не был. Вот зеркальный шар — совершенно целый. Вот белый шахматный король — едва потемнел. Гномик с трубкой, потерявший руку и ногу. А это что за куча? Сережа варежкой смахивает копоть и пепел. Тускло блестит металл. Под ногами застывшая оловянная лужа. Сундук! Сундук с солдатиками! Он так и стоял под елкой, потому что Севастопольскую кампанию было удобно проводить именно здесь — и просторно, и старших не беспокоишь. Солдатиков Сереже жалко, но не как пропавшую игрушку, а как человечков. Да он бы сто таких сундуков отдал, чтобы бабушка была жива. Наверное, страшно умирать в огне. Как Орлеанская Дева. Ункаса тоже пытали огнем. Какой все же сильный был жар! Бабушка была вся черная. Как будто пламя нарочито хотело именно ее спалить. Но что же ей здесь понадобилось? И откуда взялся тот мужик, которого пытаются выходить в доме отца Георгия? А это что такое?

Варежки совсем черные. Теперь попадет. Хорошо хоть валяные сапоги на Сереже простые, деревенские, серые — на них ничего не видно. Что же это за трубка?

Сережа выпрямляется. В руке у него такая же самая вещь, что держал давеча в руках коварный Эшигедэй. Почему коварный? Да рожа у него такая. Хотя слово «рожа» старшие не велят произносить.

Застенчивый Олень проводит рукой. На отполированную до блеска кость нанесены узоры. Металлические змеи смотрят друг на друга, словно хотят броситься в схватку. Теперь Сережа понимает, что это такое. Это магический жезл Меркурия, кадуцей. Как на картинке в книге «Чаромутие» из прапрадедушки-ной библиотеки. Эти старые книги папенька и дяди величают вздором. Как мог кадуцей попасть сюда, если дедушка унес его во флигель? Или они приходили сюда ночью? Вряд ли, в Сосенках нынче спят очень чутко, а Ефим так и вовсе не спит. И следы вокруг, если не считать Сережиных, только от лап Эмира. Надо думать, Эмиру этот Эшигедэй тоже не слишком понравился…

Надо думать. Надо думать. Кожаный Чулок зовет на помощь Огюста Дюпена, того самого, который раскрыл убийство в улице Морг. Кожаный Чулок видит мельчайшие следы. Огюст Дюпен складывает из этих следов картину преступления…

Нет! Это не может быть тот же самый жезл! Металл, из которого сделаны змеи, почернел и покрылся тонким слоем льда. Стало быть, кадуцей был здесь во время пожара. То есть до того, как быть ему привезену в дедушкиной кибитке… Вздор какой-то… Не было в доме никакого кадуцея… Разве что лежал где-нибудь под секретом в кабинете Кронида Платоновича? Но малые Панкратовы, кажется, все там изучили… Значит…