Введение в общую психологию: курс лекций - Юлия Борисовна Гиппенрейтер

Таким образом, параллелистическое решение влечет за собой взгляд на психику как на эпифеномен, а этот взгляд, последовательно проведенный до конца, приводит к таким абсурдным утверждениям, будто можно понять творчество Шекспира, не предполагая у него вовсе каких-либо чувств, переживаний, мыслей, сознания вообще.

Но если даже найдутся горячие головы, которые скажут: «Да, в принципе физиология когда-нибудь (пусть очень не скоро) опишет и объяснит на своем языке течение чувств, мыслей и других сознательных явлений», останется еще критический вопрос: а зачем тогда возникло сознание?

Как замечает Ж. Пиаже, с эпифеноменалистической точки зрения сознание должно рассматриваться как результат случайной мутации. Но тогда становится необъяснимым неуклонное развитие психики в филогенезе и бурное развитие в онтогенезе, наконец прогресс сознательных форм отражения в историческом развитии человечества, который обнаруживается хотя бы в неуклонном развитии научных знаний. Таким образом, несмотря на самые оптимистические надежды физиологов, необходимость объяснения полезной функции психики остается.

Итак, подытожим трудности, на которые наталкиваются два основных решения психофизической проблемы.

Теория взаимодействия оказывается несостоятельной, во-первых, по «энергетическим» соображениям: если психический процесс понимается как нематериальный, то данная теория вынуждена признать возникновение материи из ничего и превращение материи в ничто. Во-вторых (если за психическими процессами признать материальную природу), остается принципиальная невозможность проследить последовательный переход психического процесса в физиологический и наоборот.

Перед лицом этих трудностей более приемлемым кажется параллелистическое решение в варианте материалистического монизма. Оно исходит из представления о существовании единого материального процесса, который имеет две стороны: физиологическую и психическую. Эти стороны просто соответствуют друг другу. Однако в таком случае психика оказывается в роли эпифеномена: физиологический процесс от начала до конца идет сам по себе и не нуждается в участии психики. Сознание оказывается безработным, пассивным созерцателем.

Признание же полезной функции сознания (и психики вообще) возвращает к идее взаимодействия. В самом деле, что значит утверждение о том, что сознание имеет полезную функцию? Это значит, что без него процессы жизнедеятельности в целом не могут осуществляться, что процессы сознания «вставлены» в процесс жизнедеятельности в качестве необходимого звена. А из этого и следует, что они оказываются причиной некоторых физических действий: например, «я испугался и поэтому побежал».

Так мы снова приходим к тому, с чего начали, т. е. как бы попадаем в заколдованный круг или заходим в тупик. А теперь попробуем выбраться из этого тупика.

Я хочу предложить вам решение психофизической проблемы, которое представляется мне наиболее удачным. Как вы увидите, оно включает в себя целый ряд идей, высказанных учеными разных специальностей в очень разное время, и является их оригинальным синтезом.[12]

Оно начинается так же, как и монитический вариант параллелистического решения: имеется единый материальный процесс, и то, что называется физиологическим и психическим — это просто две различные стороны единого процесса.

Однако чтобы дальше размежеваться с параллелистическим решением, чтобы не впасть в его трудности и заблуждения, нужно более глубоко и более четко понять, что это за единый процесс и что представляют собой его различные стороны.

Для этого необходимо сделать отступление в некоторые более общие вопросы и вспомнить о существовании онтологической и гносеологической точек зрения.

Существуют внешний материальный мир — это одно; и существуют наши знания о нем — это, конечно, другое. Наши знания далеко неполны, неточны, часто неверны. Мир гораздо сложнее, разнообразнее, богаче наших представлений о нем — в этом мы убеждаемся на каждом шагу. Развитие наших знаний о мире представляет бесконечный процесс.

Если присмотреться к этому процессу, то можно обнаружить ряд интересных, не совсем обычных его свойств.

Прежде всего довольно очевидно, что мы подходим к познанию мира с разных сторон, выделяя в нем разные свойства, отношения, взаимосвязи. И каждый тип отношений, связей становится достоянием отдельной науки — ее предметом. Это, повторяю, стало уже очевидным или довольно привычным представлением.

Но сделаем следующий шаг и присмотримся к тому, что происходит в пределах отдельной науки. Мы обнаруживаем, что в каждой науке вырабатывается система представлений о закономерностях мира именно с той стороны, которая выделена данной наукой. Эти представления составляют теории сегодняшнего дня.

Но далее выясняется и следующее: как в масштабах науки, так и в голове отдельных ученых происходит онтологизация тех представлений о мире, которые они в данный момент имеют, т. е. объект объявляется тем, что о нем сейчас думают. Если бы, например, физика прошлого века спросили, что́ есть любой предмет, то, вероятно, он ответил бы: совокупность далее неделимых атомов и ничто другое.

Современный математик Дж. Синг вводит для описания тенденции онтологизировать научные знания о мире специальные термины (101). Он предлагает обозначать реально существующий мир «D-миром» (т. е. действительным миром), а наши представления, теории, о нем — «М-миром» (т. е. модельным миром). Процесс онтологизации он описывает как превращение «М-мира» в «D-мир», а ошибку, в которую при этом невольно впадают ученые, называет «синдромом Пигмалиона»[13]. Дж. Синг замечает далее, что с тех пор, как он открыл для себя существование этого синдрома, он стал просвечивать на него своих коллег-физиков, и его опасения в большинстве случаев оправдались: почти все они оказались в большей или меньшей степени зараженными этим синдромом.

Немного позже, после изложения теории относительности, которую Дж. Синг обозначает, как «М2-мир», отводя обозначение «M1-мир» для ньютоновской физики, он признается, что сам, по-видимому, безнадежно болен «синдромом Пигмалиона». К этому выводу его приводит попытка ответить на вопрос: «Что есть самое реальное, т. е. самое глубокое и фундаментальное, в мире, который его окружают?»

«Вот я смотрю вокруг себя, — пишет Дж. Синг, — я вижу: стол, книги, пишущую машинку… Они, конечно, реальные вещи, но сказать это — слишком тривиально. Самое реальное и фундаментальное, что лежит в основе этих и всех других вещей, — это метрический тензор!»[14] (101, с. 85).

Нужно признать, что онтологизация научных представлений и теорий (синдром Пигмалиона) — процесс естественный и необходимый в науке. Без него почва, на которой стоит ученый, стала бы слишком зыбкой, психологически неустойчивой. Нельзя оглядываться на каждом шагу, напоминая себе, что наше представление условно и верно только относительно. От этого все равно не изменятся локальные и конкретные шаги в науке.

Однако в критические периоды развития науки (в периоды смены теорий) или перед лицом критических проблем разграничение реальности и того, что мы представляем о ней, бывает полезным.

К таким критическим проблемам и относится психофизическая проблема.

Вернемся теперь к поставленным вопросам: (1) сторонами какого единого процесса является то, что называется физиологическим и психическим процессами? и (2) в каком смысле нужно понимать их