Исаакские саги - Юлий Крелин

— Ага. Честнослово…

Ха-ха! звоните на здоровье. А там, может, эвакуация кончится… А то и война. А эти две недели он весело проводил на рынке. Большие ребята, что вот-вот должны были уйти на фронт, с помощью мелюзги начинали драки, отвлекали людей, обворовывали старушек, и несчастных городских и из деревни приехавших, поторговать своим продуктом. А потом великовозрастные, в скором времени будущие защитники всего этого общества, возвращались к месту драки и выступали пока еще в роли защитников зачинщиков, мелкопакостных шкодников. Большим было все позволено — они уходили на фронт. Ему же тоже было тогда легко и приятно драться — тылы обеспечены будущим фронтом. Заварушку начал Боря. Мальчика, который был явно сильней его, он стукнул по голове зажатым в кулаке ключом. Все мальчишки в то время, по законам военных обстоятельств и непосредственному беспрекословному указанию… приказу школьного начальства, стриглись наголо. Кровь, растекшаяся большим пятном по затылку, была хорошо видна, как и алые потеки, по шее убегавшие за ворот. Сначала его чуть затошнило, но тут он увидел своего старшего покровителя — тотчас прошла тошнота и он опять ударил по голове. А следующие драки уже не сопровождались тошнотой. И плачущие старушки тоже потом не вызывали никакого гнета души, а лишь гнев на то, что они жаловались милиционерам. И тогда же, в то же время, он увидел себя, висящим на трамвайной подножке со скрученной толстой веревкой и хлещущим прохожих, мелькавших мимо быстро бегущего вагона. И ослепляющий огонь солнца. Прохожих уже еле видно. Гаврик! — они не подставляли щёк, не успевали.

Не вынесу! Больно же! Куда же вы все смотрите! Бо-о-льно! Лучше смерть, чем такая мука! Можно терпеть час, два, но не… Ну, помогите же! Карина! Ну, хватит же! Хватит. Грудь… Шея!.. Челюсть! Затылок… Темь. Молнии. Мрак.

Девочка плакала, захлебывалась воздухом и слезами. Самое страшное пряталось от него где-то далеко за телефонной трубкой, на другом конце провода. Он не видел ни глаз, ни рта… Он только слышал звуки в телефонной трубке «Что ж ты наделал!? Я дура, дура! Сама виновата. Ну, позвони же, Боря, хоть раз. Все. Ушел и даже не позвонишь. А мне-то, что теперь делать? Куда ж я такая!» «Какая такая? Что произошло особенного? Я приду. Куда я денусь? В конце концов, и ты жива, и я. И не звони. Я сам позвоню».

И мама его уже не утешала. И он не плакал, но чувствовал себя мужчиной, суперменом, хемингуэевским героем. Он еще мог и похвалиться перед своими ребятами. Он теперь герой. В ушах стоял плач девочки. А потом он уже не слышал чужих слез. А вот еще одна. Внематочная беременность. Ее оперировали, а он испугался и даже в больнице не навестил. А она тоже больше не звонила. Он не слышал ее слез — она не звонила. Он надеялся, что слез и не было. Он медленно идет от больницы, где ей делали операцию, по газону, не ступая на асфальт тротуара. С хрустом вминается зеленая трава, и движется его тень впереди. Чтобы солнце не слепило, он пошел в противоположную сторону, а, вовсе, не туда, где его ждали.

Девочки, девочки. Еще вот… Экзамен сдает. Со шпаргалки списывает. Экзаменатор к нему направляется. А он подсунул бумажку соседу. Того постигла беда. А мама ничего не знает. Разве такое скажешь кому? И папа не пыхтит. А он бы так поступил? Лучше не рассказывать… Сын поступает иначе.

Господи! Опять! Это уже было… было… было… Стоит над чемоданом и кидает туда свои рубашки и еще одни штаны… да пару книг. И женщина стоит рядом плачет. Жена, наверное?.. И дверь в соседнюю комнату плотно прикрыты. Чтоб там не слышно было, чтоб не травмировать психику…

Если так болит, если рак и они не могут боль прекратить — пусть убьют. Нельзя же столько дней адову боль терпеть. За что! И никого. Бросили! За что? Я был против, чтоб несчастным, безнадежным помогали умирать. Помогать надо выживать. Стандарт. Догма. А как надо? Да разве ж я знал, что так бывает больно? И так долго. Сколько ж можно! Столько терпеть нельзя. Больно! Больно же! Ну, помогите же! Я ж помогал. Я не помогал умирать — это не моя профессия. Ну, где же вы!? Уже и живот! Сейчас и его разорвет. Грудь! Грудь! Шея! Живот! Что ж мне осталось!

Застолье, компания — мальчики, девочки. «Вы, евреи, всегда всюду лезете и тут же своих собираете вокруг себя, вот и получается ваше засилье». «А я не еврей, что ты ко мне обращаешься». Отказался! От себя отказался. Папа не отказывался и в страшные моменты. Отказался! Предатель. За чьи-то спины прячусь! «Да, нет! Не слушайте! Бейте! Бейте. Ну, еврей я! Еврей!» — А кому я кричу? Никого нет. Я один. Сразу надо… Поздно… Сын искал другую щёку.

Больной какой уж день лежит после операции. Ну, ничего не сумел сделать. Рак пророс аж до самого позвоночника. Что ж тут сделаешь? Больно ему. Судьба. На обходе зайду к нему в последнюю очередь. Может, к тому времени он умрет. Нет у меня сил смотреть на него. Не выдержит он. Все отделение я уже прошел. Кричит. Сил нет это слышать. Обезболили. Кричит. Подожду еще. Все равно больно ему — стонет. Надо идти. «Что, голубчик, что вы кричите так?» «Доктор, не могу больше. Сколько уж прошло после операции, а все болит. Невмоготу, доктор! Не лучше же. Дайте умереть лучше. Не мо-гу-у-у! Доктор!» «Не надо. Надо потерпеть, голубчик. Сейчас мы вам еще укол сделаем. Полегчает. Через несколько дней совсем легко станет». «Вам хорошо. Вы молодой. Вы можете терпеть. А я уже не мо-гу-у-у! Помогите!» «Девонька, сделай ему укол. Сделай морфий. Сделай посильней. И не зовите меня без толку. Сами что ли не знаете? Я ж ничем не могу помочь». И опять к больному: «Надо потерпеть, голубчик, еще совсем немного. Что ж делать. Скоро легче станет». И быстрей из палаты. Зачем зовут?! Не утешитель я — врач. Когда в позвоночнике — что ж я могу сделать. Мое дело операции… когда получается, а не утешения. Каждый своим делом должен заниматься. А каково детям его!..

…хоть бы кто подошел за целый день. Не могу терпеть больше. Хоть бы укол…

Прямо кипяток по телу. Еще душ погорячее. Может, спине станет легче. Это уже от старости болит. Возраст. Терпеть надо. Возраст свое скажет. Сказал. Мои бывшие студенты уже сами внуков имеют. Я уже постарел. Что мне Гекуба и что я ей? Что я им? Из времени давно ушедшего. А все еще учу чему-то молодых… поучаю. Тяжко — я им не нужен никому. Ни я, ни мои боли. Погорячей, горячей. Кипяток будто. И уже почти никого. И, впрямь, иных уж нет. А сколько далече? И там тоже болеют, и там тоже уходят в никуда. Не обо всех доходит из оттуда. И нас долечат. И их там тоже. А вот сейчас холодным. Контрастный душ. Страна контрастов. Жизнь состоит из контрастов. Контрасты и есть красота. Студенты нашего времени и нынешние молодые — одни контрасты. И не должны мы их понимать. Через поколение. Ах! Холодные струи хуже кипятка. Ах! Больно же от них. А чем дышать?! Не продохнешь. Рыба на песке. Шпарит холод по телу. Холод ошпаривает. Дышать! Хочу!..

Ну, нет больше сил терпеть! Руки выкручивает. Слева. Будто после стирки… Будто их, мокрые выкручивают… Руки! Грудь, живот, шея… Дышать… Сколько ж можно! Когда ж конец?.. Дни. Месяцы… Горечь рот заливает. Снизу, в зубы удар… удар! Время бесконечно. Скорей бы смерть уже… Я им уже всем в тягость. Карина где! Никто не поможет…

Стол пустой — лишь бумага да карандаш. Этот за столом, да я напротив. Да в углу еще кто-то. душу выкручивает. «Я не говорил». «Неправда. Говорил. Стопроцентно». «Что?» «Известно на сто процентов». И он повторяет слова мои… Или не мои? А чьи же? Тогда кто это сказал? «А если не вы, так кто это сказал? Эти слова были сказаны. Кто ж сказал?» Да и что там особенного!.. А может, я? А если не я, так кто?! «Мы знаем, кто там был. Вы хотите работать в больнице? Ну вот». Что ж с работы выкинут? Им что! Они все могут. «Кстати, а как в семье у вас? Жена ничего не знает про ваши левые вольты?» «А вам, что до этого? Здесь нет ничего общественно опасного». «Вы так думаете? Как сказать. Моральный облик становится прозрачным и наглядным. И для жены. И в семье, и на работе, с друзьями, коллегами. Что ж вы думаете, если мы знаем разговор, трудно, что ли на вас сослаться.

Отмывайтесь тогда. А сейчас можете, конечно, молчать. Вы человек не нашей морали. Перед друзьями вы уже очернены… А еще и семья, работа». Они ж все могут. А им-то, что надо? Я или не я? Им-то, что надо!., что надо… что надо!!! А может, и не я. Тогда… Мучи-и-ительно!!!

В зубы бьет… Откуда-то снизу. Все зубы болят. Да их же давно нет. Радикулит в морде. И в глаз… Все болит. Где же помощь! Я всю жизнь всем помогал. Господи, помоги! Это ж не может продолжаться веч… Его, кажется, били сапогами по голове…

Бога нет, бабушка. Ты книги почитай. Нам учительница все рассказала… «Учительница! У сына спросишь потом».

Господи, помоги! Это ж не может длиться столько времени. Час, день, дни. Год уже целый — и никого. Никого! Один. Ну, пусть операция. Пусть! Один конец. Один. Темно. Муторно телу… не душе. Душа. А что душа?.. Что там? Хоть бы кто сказал. Что там! Где?! Виноват! Виноват. А кто простит? Никого. А передо мной кто виноват? Никого… Я всех простил… прощаю… Давно… Её простил…Помоги!.. Хоть бы Гаврик пришел.