Без Отечества… Цикл ’Без Веры, Царя и Отечества’ - Василий Сергеевич Панфилов

хотелось бы вовлечь окружающих в мои разборки с Легионом… но это уж как получиться!

Увернувшись от молодецкого удара второго, подпоручика с избыточно массивной челюстью и физиономией, более подходящей плакатному гангстеру времён Сухого Закона, пробиваю ему в печень, и наступив на ногу, толкаю. В последний момент корректирую падение — так, чтобы он задел плечистого здоровяка, такого же бугаистого и несдержанного, как первый.

— Да чтоб тебя! — ругается обыватель, не решаясь тронуть толкнувшего его человека в военной форме.

— Молчать… — страшно шипит обладатель гангстерской физиономии по-русски, и как-то очень привычно награждает обывателя оплеухой.

А я, увернувшись третьего легионера — пахнущего потом и луком немолодого прапорщика с рыхлым рябым лицом, попытавшегося обхватить меня длинными руками, использую свой фотоаппарат как кистень, стёсывая корпусом скулу и весьма обильно пуская кровь из мясистого носа.

— … аж ты гнида! — слышу яростный рёв и вижу бугая, сидящего на гангстере из Легиона и методично вбивающего его рожу в брусчатку, — Меня… француза… в моей же… стране…

Гангстер в военной форме пытается защищаться, выбраться из-под сидящей на нём огромной туше, но морда у него уже (в секунды!) окровавленная и не соображающая. Он пытается то защищаться от падающих на него чугунных кулаков, то вытащить револьвер, но француз действует весьма умело, показывая неплохую школу рукопашного боя, и пожалуй, немалый опыт траншейных схваток. Чёрта с два у такого вырвешься!

«— Ах ты чёрт…» — успеваю подумать я, видя, что легионерам спешат на помощь товарищи. Вряд ли это спланировано, скорее сработало привычное «Наших бьют», но всё равно…

… кажется, ситуация выходит из-под контроля!

Перестав играть с добычей, носком ботинка бью под колено рябого, заставляя припасть к земле, и тыльной стороной кулака — в стриженый затылок, не жалея сил. Нокаут!

Окровавленная физиономия падает на брусчатку, и тут же кто-то из толпы, отмахиваясь от наседающего легионера, наступил рябому на локоть, выгнувшийся в неестественном направлении.

Пару секунд спустя невысокий, но очевидно злой и боевитый француз, походя добавил рябому прапорщику ногой под рёбра, и крутанувшись на носке, совершенно кошачьим движением, растопыренной пятернёй ударил набежавшего легионера с унтерскими лычками, целясь пальцами в глаза.

Истошный, нечеловеческий вопль, и унтер, скорчившись эмбрионом на брусчатке, зажимает лицо руками. Мне его на мгновение даже жалко стало…

Подбежавший на крики штабс-капитан со смутно знакомой физиономией, щеря нечастые желтоватые зубы, уже рвёт из кобуры револьвер…

… и время остановилось. Никаких сомнений, ничего… этот идиот, ушибленный войной, точно будет стрелять! На поражение! В глазах у него — жгучая, очень личная ненависть. Не-ет… это не просто решение полкового собрания, я ему, лично ему, где-то перешёл дорогу!

Рвусь вперёд изо всех сил — так, что нога взорвалась болью, и заныло задетая кастетом плечо, но я успел.

Н-на! Выхваченным из ножен коротким, бритвенно-острым кинжалом, режу по руке, в которой уже зажат револьвер. С силой!

Не могу поклясться, но кажется, пальцев у него станет поменьше!

А потом гранёной рукоятью кинжала ломаю ему подбородок, выкрашивая зубы и уродуя навсегда.

Оттолкнувшись, прыгаю навстречу тому, с кастетом… Ногой в живот, увернуться от молодецкого удара закованной в сталь руки, и в лучших традициях тайского бокса — коленом в голову, ломая лицевые кости. Нокаут!

А вокруг уже разворачивается драка — массовая, ярмарочная…

*****

— Присаживайтесь, месье, — коротко приказал немолодой жандарм, на миг отрываясь от бумаг и поднимая на меня воспалённые, красноватые глаза с набрякшими веками. Надавив большим пальцем в подключичную ямку, адъютант[iii] усадил меня на стул и встал сбоку, оставив рукуна плече.

Я попытался было поудобней устроиться на стуле, но рука жандарма на плече стала жёстче, а стул, такое впечатление, и не должен быть удобным — по определению. Ну да старые штучки…

Вяло оглядевшись, прикидываю расположение стула по отношению к письменному столу, лампу на столешнице, и все те мелочи, долженствующие доставлять допрашиваемому психологические и физические неудобства. В рамках Закона, разумеется — очень свободных и вольно трактуемых рамках.

«— Вас на стажировку в НКВД надо» — пришла очень странная мысль, и за каким-то чёртом подсознание заняло себя тем, что начало набрасывать «усовершенствования» в кабинет жандарма. Поймав себя на том, что ищу, где здесь можно впихнуть зубоврачебное кресло, попытался пожать плечами, удивляясь собственной дурости, и снова ощутил тяжёлую, каменную ладонь адъютанта, с силой вжавшего меня обратно в скрипнувший стул.

А, ну и ладно… Остатки адреналина потихонечку ушли, и накатила усталость. Начало ныть задетое кастетом плечо, напомнил о себе раненый бок. Пальцы ещё…

Развернув ладони тыльной стороной к себе, принялся тупо рассматривать окровавленные ногти, мучительно вспоминая, а что же, собственно, это такое? Я, что закономерно, оказался в самом эпицентре массовой драки, а там пришлось не только бить и уворачиваться, но и хватать, бросать, толкать…

А может, я последовал примеру того француза с кошачьей лапой и саданул пальцами кому-нибудь по физиономии? Чёрт… не помню.

В целом — помню, но некоторые моменты явно выпали из памяти. Хреново…

— … эй, да какого… — послышался возмущённый возглас в коридоре, слышимый даже за закрытой дверью.

— … я из тридцать шестой пехотной и…

Гул голосов за дверью сливается в нечто единое, лишь изредка можно разобрать отдельные слова или фразы. Непроизвольно прислушиваюсь, подсознательно пытаясь составить картину происходящего в коридоре, но мозг за каким-то чёртом начал подкидывать мне всякую ерунду, вроде обстановки в канонном полицейском участке из американских фильмов сто лет тому вперёд.

Попытавшись отрешиться от происходящего в коридоре, переключаю внимание на кабинет, рассматривая в нём каждую деталь.

Жандармский капитан всё так же возится с бумагами, вздыхая, щурясь и хмуря кустистые брови, одна из которых перечёркнута изрядным шрамом. В кабинете пахнет мастикой для паркета, табаком и бумажной пылью от сотен и сотен пухлых папок с вываливающимся нутром, громоздящихся на полках.

По всему видно, что это казённый кабинет, но это, чёрт подери, всё ж таки Франция! Пусть мебель в царапинах и сколах, в каких-то подозрительных пятнах! Пусть картонные папки с делами пахнут старой бумагой и всем, что они только впитали за месяцы и годы обитания в кабинете!

Но есть и большой фикус, горшки с цветами и вьющимися растениями на подоконнике и на стенах. Есть статуэтки, плед на спинке стоящего в углу кресла и …

… неуловимый, но явственный флер уюта, совершенно удивительный в столь неуютном учреждении.

Зеваю… неожиданно для себя, и как могу, потягиваюсь под рукой жандарма. Я грязный, пыльный, и по-хорошему, мне нужно как минимум как следует умыться, причесаться и почистить одежду, но…