На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1939–1945 - Ханс Люк

Начался первый четырехнедельный курс. Между курсами делался перерыв продолжительностью в неделю для оценки предыдущего набора. На одном из курсов появился мой друг, Франц фон Папен, служивший до того на Восточном фронте. На другом – де Мезьер, позднее ставший генералом Бундесвера, и майор Вальдов, позднее командир в моей танковой дивизии.

Я встретился с Ж.-Б. Морелем и Клеманом Дюуром, которые обрадовались, увидев меня снова живым и здоровым. Они не сомневались, что скоро западные союзники высадятся где-нибудь во Франции.

– Ханс, вы не сможете выстоять. Вам не выиграть войну на два фронта, войну против неприятеля, обладающего подавляющим материальным превосходством. Оставайся тут, пока все не кончится, мы спрячем тебя так, что никто не найдет.

– Вы знаете, что я не могу, – ответил я. – У каждого из нас есть своя страна и своя присяга. А посему я должен остаться верен ей – если потребуется, до конца.

После нескольких недель моей жизни в Париже на квартиру ко мне вдруг пришел чрезвычайно взволнованный Клеман.

– Ханс, Гестапо арестовало Мореля. Мы не знаем, где он. Полагаю, он сотрудничал с Сопротивлением или просто ляпнул что-то не то в отношении немцев. Вы же знаете, что Морель – настоящий патриот и служил офицером во французской армии.

Я пообещал Клеману сделать все возможное.

Оказалось, что один важный чин из Гестапо жил в одном со мной доме на Рю-Бикси. Мы несколько раз встречались в лифте или на улице, перебрасывались словом-другим. Похоже, он ценил во мне фронтовика и до известной степени восхищался мной.

Я решил – хотя и очень неохотно – обратиться к нему за помощью и заглянул в его квартиру. Я объяснил причину, назвал фамилию и продолжал:

– Мсье Морель так же, как и я, воевал в 1940 г., только был по другую сторону. Он храбрый противник и истинный патриот. Я не верю, чтобы он мог высказаться как-то непочтительно в адрес немцев. Он слишком хорошего мнения обо мне, чтобы говорить нечто такое. Он мог сказать, что после Сталинграда и Северной Африки в войне произошел решительный сдвиг. Если так, то я с ним согласен. Был бы очень обязан, если бы вы помогли освободить мсье Мореля.

Шаг мой был, несомненно, рискованным. За сказанное мной относительно перелома в войне наци с их Гестапо могли бы записать меня в «пораженцы».

Через четыре дня Морель появился у меня в квартире. В глазах его стояли слезы.

– Ханс, мне вовек не забыть того, что вы для меня сделали.

Я поблагодарил гестаповца и подарил ему бутылку коньяка.

Тем временем я предпринимал усилия, чтобы вытащить в Париж Дагмар. В штаб-квартире мне сказали, что все будет просто, если она сможет доказать, что у нее есть работа во французской фирме, которая выполняет заказы для немецких оккупационных властей. Около Елисейских Полей мне удалось отыскать одну мастерскую, в которой переоборудовали грузовики, ставя на них паровые двигатели (бензина давно уже не хватало). Там согласились взять Дагмар переводчицей.

Через военного коменданта я раздобыл для Дагмар разрешение на проживание и работу в Париже и, радостный, отписал ей об этом. Однако мое письмо пришло в горькую минуту: Гестапо арестовало ее отца. Он как будто бы недостойным образом высказался в адрес Гитлера. Я был просто поражен. Ее отцу, гордому и консервативному человеку, всегда с трудом удавалось сдерживать свои эмоции, глядя на происходившее вокруг. После своего успеха с Гестапо в деле Мореля я чувствовал себя в силах вытащить и его тоже. Я обрисовал положение Вехмару и получил от него увольнительную на четыре дня для поездки в Берлин в перерыве между курсами.

Такой шанс представился неделю спустя. С необходимой подорожной и с водителем из училища я без остановки преодолел 1000 километров, отделявшие Париж от Берлина. При мне находилась записка от коменданта, в которой тот просил все подразделения СС и Гестапо оказывать мне содействие как фронтовику.

Радость встречи с Дагмар померкла в мрачной тени угрозы, нависшей над ее отцом. Она очень любила его и, будучи «на одну восьмую еврейкой», несомненно, не могла питать теплых чувств к Третьему рейху. Она мужественно переносила испытание. Несмотря на отсутствие у нее больших надежд на успех моей «миссии», она была по меньшей мере благодарна за то, что делается хоть что-то.

На следующее утро мы поехали на моем «Мерседесе» в Заксенхаузен. Моя форма (я все еще носил тропическую), мои награды и записка от Бойнебурга произвели определенное впечатление. Сам комендант явился в охранное помещение. Дагмар в лагерь не пустили, так что я взял большой пакет с продуктами и прошел в комнату для свиданий один. По пути комендант заверил меня:

– Мы тоже на фронте, только на домашнем. Делаем наше дело – сражаемся для победы.

Слова его прозвучали для меня как издевательская насмешка. Но я воздержался от комментариев. Мне надо было как-то спасти отца Дагмар.

И вот привели его – тень от него прежнего с глазами, полными страха. Что же эти несколько недель сделали с таким здоровым и уверенным в себе человеком?

– Как вы? – проговорил я, задав совершенно лишний вопрос. – Дагмар в охранном помещении. Ее не пустили, но она целует и обнимает вас.

О чем мы могли говорить с отцом Дагмар? В углу сидел эсэсовец, который слышал все до последнего слова и, несомненно, прислушивался.

– Я принес вам передачу – еду, кофе и сигареты, которые для вас подготовила ваша дочь. Завтра у меня встреча с Кальтенбруннером. (Кальтенбруннер возглавлял Гестапо, в любом случае он был номером два после Гиммлера, шефа частей и подразделений СС.) У меня есть рекомендательное письмо. Я буду добиваться вашего немедленного освобождения.

По его реакции я понял, что надежды у него нет.

– Спасибо вам за то, что специально приехали сюда из Парижа. Передайте дочери, что я люблю ее. Вам обоим я желаю всего самого наилучшего. Будьте счастливы.

Он поднялся, поскольку охранник подал знак, что время вышло. Мы пожали друг другу руки.

– Выше голову, я вытащу вас отсюда.

Последний взмах руки, и тяжелыми шагами этот честный немец вышел из комнаты.

На следующее утро я приехал в главное управление СС, где меня немедленно принял Кальтенбруннер. Звание его соответствовало генеральскому.

– Огромное удовольствие для меня приветствовать удостоенного высоких наград офицера с фронта. Как вы там, так и мы тут сражаемся на домашнем фронте, прилагаем нечеловеческие усилия, чтобы добиться окончательной победы.

Извечная трескотня. Я еле сдерживался. Но я хотел спасти отца Дагмар, а потому терпел и даже подпевал по мере сил. Затем изложил свою просьбу:

– Мне дали отпуск на четыре дня. Я ехал в Берлин всю ночь, а вчера виделся с моим будущим тестем в Заксенхаузене. Он очень плох. И даже не знает, за что его арестовали. Поверьте мне, обергруппенфюрер, – не помню точно, какое у него было звание в СС, – мой будущий тесть добропорядочный немец и известная личность в Берлине. Мне представляется совершенно невозможным, чтобы он был в чем-то виноват. Вероятно, произошла ошибка.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});