Великий Гусляр т.3 - Кир Булычев

— Разговор пойдет о ваших ошибках, — сказала девушка.

— Правильно, — согласился Мирон Иванович. — Грешен. Ошибался. — И взял девушку под руку.

Та освободила руку, без враждебности, но очень равнодушно, словно смахнула бабочку.

— Я весь внимание, — сказал Мирон Иванович, совсем не обидевшись.

— Сегодня вы наконец-то решились снести часовню.

— Часовню? А, часовню! Это непринципиально.

— Вам ее не жалко?

— Жалко, — сказал Мирон Иванович. — Очень жалко. Она такая милая. Чудесная часовня. Но мешает движению.

— Так вот, Мирон Иванович, — сказала девушка. — Часовню мы вам сносить не дадим.

— Ну и отлично, — согласился Мирон Иванович. Ему совсем не хотелось ссориться с девушкой. — А у вас платье так нежно светится. Как вы этого добиваетесь?

— Вы меня поняли?

— Я вас понял. Пускай стоит.

— Значит, вы ничего не поняли. Вы отлично знаете, что в понедельник, пользуясь вашим потворством, директор завода часовню снесет. А вы потом, когда приедет Елена Сергеевна или когда к вам прибегут возмущенные пенсионеры, разведете руками и будете отчаянно доказывать, что часовни и не было, а если была, то никому не нужна.

— Не было? А может, мальчика и не было? — Мирону Ивановичу эта мысль понравилась. Он даже засмеялся. — А Елену Сергеевну вы тоже знаете? Чудесная женщина. Такая патриотка, а стоит на пути прогресса. На пенсию ей пора.

Они вышли на замощенную часть набережной. Одноэтажные домики, глядевшие на речку маленькими светящимися голубым телевизионным светом глазками, кончились. Пошли дома каменные, двухэтажные. Пока они еще стояли редко, потеснее они столпятся у центра, за гостиными рядами. С речки тянуло холодком, комары не приставали, набережная была совсем пустой, никто не гулял, потому что по телевизору показывали третью серию французского фильма о любовных связях Берлиоза.

Они миновали церковь Святого Духа, повернули на Гоголевскую улицу. И тогда Мирон Иванович понял, что гуляют они не без цели, а приближаются к часовне. Ему показалось, что приход сюда был его инициативой, и потому он сказал:

— Вот о ней мы и спорили. Никакой ценности, а углом вылезает на улицу.

Купол часовни давно исчез, она была крыта двускатной железной крышей и покрашена в желтый казенный цвет. Над дверью, сохранившей еще следы лепнины, была прибита вывеска «Мастерская по ремонту обуви». А по сторонам двери у маленьких окошек были прикреплены щиты с изображением всяких видов обуви и написано: «Ремонт срочный и в течение недели». Часовня вылезала углом на проезжую часть, потому что строилась она, когда улица была куда уже. За часовней начинался забор — там была строительная площадка заводоуправления. Фонарь, горевший на вершине крана, казался звездочкой.

— Я вам честно скажу, Таня, — произнес Мирон Иванович. — У меня есть тщеславие. Вы думаете: вот архитектор, наверное, неудачник, живет в городишке, черт знает где. Это неправильно. Я как настоящий полководец — я ношу в сумке маршальский жезл.

И Мирон Иванович похлопал себя по карману пиджака.

— А зачем? — спросила девушка.

Они стояли перед сапожной мастерской, порывы ветра дергали за край плохо прикрепленной вывески, и та мелко дрожала, а иногда била по штукатурке.

— Другие мои сверстники, даже более талантливые, просиживают штаны в больших душных комнатах столичных мастерских, воплощая чужие идеи. В тридцать, в сорок лет они остаются мальчиками на побегушках. А ради чего? Чтобы перейти площадь и попасть в зал Чайковского на симфонический концерт? Нет, я хочу всегда быть первым. Сегодня в Великом Гусляре, завтра в области. И я вернусь в Москву победителем!

— Я сделаю все, чтобы так не случилось, — сказала девушка.

Мирон Иванович не понял, надо ли улыбнуться или обидеться, но предпочел улыбнуться, хотя улыбка вышла неуверенной.

— Если вы решили оставить меня здесь, потому что сами остаетесь, я не возражаю, — сказал он и снова протянул руку, но Таня сделала маленький шаг в сторону, будто ветер отнес ее, как лепесток.

Рука Мирона Ивановича повисла в воздухе, потом он указал ею на часовню и сказал:

— Что ее стоило снести сто лет назад? Никто бы не возмущался, никто бы не бил в барабаны общественности. Старое должно уступать дорогу.

— Чему?

— Новому.

— Вот этому? — Таня показала на забор, за которым спал подъемный кран.

— Именно, Хотите посмотреть? Там уже вышли на нулевую отметку.

— Нет, не хочу, — сказала девушка. — Мне некогда.

— А я думал, что мы гуляем.

— Это вы гуляете.

— Странно. Самое удивительное свидание, которое было в моей жизни.

— Теперь послушайте меня, — сказала Таня. — А то вы все говорите, а дело не двигается.

— Пожалуйста, — согласился Мирон Иванович. — Пойдем тогда в сквер. Там лавочки.

— Что вы знаете об этой часовне? — спросила Таня, будто не слышала приглашения.

— Старая, — сказал Мирон Иванович серьезно, так как вопрос был задан серьезно. — Если что и было, то ничего не осталось. И очень нам мешает.

— Эта часовня, — Таня подошла к ней поближе и дотронулась до обрамления узких окошек, — одно из первых каменных зданий такого рода на севере России. Построена она в четырнадцатом веке. Уже поэтому она уникальна. Это самое старое каменное здание в городе.

— Вы архитектор или историк? — спросил Мирон Иванович.

— Я генетик, — ответила Таня. — Часовню, конечно, перестраивали, но внутренняя планировка и стены, к счастью, полностью сохранились. Зайдите внутрь.

— Нельзя, — сказал Мирон Иванович. — Заперто. Там чужие ботинки лежат. — И он тихо засмеялся.

— Нам с вами не нужны чужие ботинки, — строго возразила девушка. Она подошла к двери, что-то сделала с замком, и дужка его послушно отвалилась. Таня вынула дужку из скобы и толкнула дверь. Дверь тяжко заскрипела, и Мирон Иванович вдруг захотел убежать, потому что никогда еще не взламывал дверей.

— Таня! — прошептал он. — Не надо.

— Заходите, — сказала Таня, уверенно зажигая свет, как делают, вернувшись домой.

Часовню пополам разделяла стойка. По эту сторону выстроились стулья для тех заказчиков, которые в ожидании срочного ремонта сидели, поджав под себя ноги или поставив их на газеты, расстеленные на полу. За стойкой были видны два станка, рабочие столы сапожников и во всю заднюю стену — полки с ячейками. В ячейках, выставив носки