Великий Гусляр т.3 - Кир Булычев

соседа: «Верни психолога!». Тот психолога не вернул, только смеялся. Он готовил своего пленника к следующей акции — к отказу от масла.

Но не успел. Первый начальник уже добрался до области и поднял там страшный бум. Пробился к областному начальнику и выложил ему всю правду — себя не пожалел, но уж своего соседа разоблачил.

Вызывает область по вертушке второго городского начальника. И приходится тому везти психолога в область.

— Его домой не вернули? — спросил Грубин.

— Нет, в область перевезли. В области тоже проблемы. И областной начальник там новый, энергичный, с идеями.

Как ни крутился психолог, как ни просил отпустить его к научной и лечебной деятельности, пришлось ему по областному телевизору выступать, отучать людей от пьянства в масштабе области. А потом… — Тут Удалов сделал долгую паузу, а его друзья терпели, потому что им очень хотелось узнать, чем же кончилась та история.

— Уже на следующий день психолог выступил по телевизору и убедил жителей области выйти на субботник по уборке города, а в воскресенье уехать добровольно в пригородные хозяйства на прополку.

— Ну это ты хватил! — возмутился Ложкин. — Откуда на далекой планете субботники?

— Ну может это четверговиками называлось. Разве так важно? — сказал Удалов. — Главное, что пропололи. С энтузиазмом. И область отрапортовала. И это был последний день работы психолога в той области.

— Возмутился? — спросил Грубин.

Удалов отрицательно покачал головой.

— А что ему возмущаться? — спросил Ложкин. — Он делал хорошее дело. Разве по доброй воле народ на прополку поднимешь? Я помню, в сорок седьмом на заем подписывал. В размере двухмесячного заработка. Ох, как сопротивлялись! До принятия мер.

— Ложкин, — сказал Грубин, — ты нам когда-нибудь о своей общественной деятельности в эпоху культа личности отдельно расскажешь.

— А я что? — Ложкин уловил опасное в голосе Грубина. — Я был рядовым бухгалтером. В профкоме. Как все, так и я.

— Нет, — продолжил Удалов. — Не возмутился психолог. А если возмутился, то не показал виду. Оробел. После отсидки в ихнем отделении. Но случилось так, что в ту же ночь его отвезли в столицу.

— Правильно, — одобрил Ложкин. — Если бороться с пьянством, то в масштабе всей планеты. Одним ударом.

— Вряд ли на центральном телевидении разговор шел о пьянстве.

— Почему? — вскинулся Ложкин.

— Бороться с ним нужно, но если никто не будет покупать вино, — сказал задумчиво профессор Минц, — то встанут серьезные финансовые проблемы. Это закон Галактики.

— Правильно, — сказал Удалов. — О пьянстве речи не было. Были среди столичных начальников такие, что ставили интересы ведомства выше народных, и хотели выполнить свои планы и задумки одним ударом. Первым психолога схватил министр текстильной и обувной промышленности, фабрики которого совершенно не справлялись со своими обязательствами. Психолог по его приказу внушил, населению полное презрение к одежде. Тогда, помню, стояло лето, и все пошли по улицам в купальниках или трусиках, а то и вовсе обнаженные.

— А ты сам? — спросил Грубин. — Разделся?

— Я не разделся, потому что ихнего языка не знал.

— Продолжай, — сказал Ложкин. — Ври дальше.

— На следующий день до психолога добрался министр транспорта, который никак не мог решить проблему топлива. Пришлось психологу внушать народу, что ходить пешком куда приятнее, чем ездить на автомобилях и в автобусах. От этого, конечно, разладилась работа на заводах и в учреждениях, так как многие стали опаздывать. Пришлось вмешаться в дело министру труда. Он приказал психологу, чтобы тот внушил народу любовь к труду такого масштаба, что многие вообще перестали уходить с рабочих мест, только бы не отрываться от дела.

— Славно! — воскликнул Ложкин, но никто его не поддержал.

— Начались голодные обмороки и болезненные осложнения, — продолжал Удалов. — И обеспокоились в первую очередь министр идеологии и министр культуры. Один — потому что опустели все лектории и библиотеки, второй — потому что люди перестали ходить в театры и в цирк. Обиженные министры посадили психолога перед камерами и встали за его спиной, следили, как он внушал народу любовь к изящному искусству и духовной пище. Но когда передача была в разгаре, в студию ворвался министр торговли. Экономия экономией, а магазины прогорают. В студии начался кровавый бой между министрами, и психолог постарался ускользнуть. Он очень устал от выступлений.

У выхода с телевидения психолога поджидала черная бронированная машина. В машине сидел почти голый министр обороны.

— Подожди, — сказал он, — съешь бутерброд, выпей чарку солдатской наливки. Сейчас мои молодцы возьмут студию штурмом, и тогда ты скажешь народу то, что ему в самом деле пора услышать.

— А что? — спросил психолог упавшим голосом.

— Наш народ, — сказал министр обороны, — никак не проникнется чувством справедливой ненависти к пултянам, которые двести лет назад предательски оттяпали кусок нашего исконного болота. Ты должен внушить народу желание взять в руки винтовки и показать презренным врагам, где раки зимуют.

Психолог с грустью смотрел, как пробегают по улицам дрожащие, голодные, охваченные трудовым энтузиазмом жители столицы, и представил себе, как завтра они будут корчиться и умирать под пулями. И тогда он сказал:

— Я согласен сотрудничать с вами, но при одном условии. Я должен быть уверен, что мою последнюю передачу будут слышать все жители государства без исключения.

— Разумеется, — сказал министр обороны.

— Но для того, чтобы я был в этом уверен, вы должны будете приставить людей даже к министрам и прочим высоким чинам государства. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из них хоть на мгновение отвернулся от экрана.

— Справедливое требование, — согласился министр. — Мне тоже не нужна оппозиция. Боевым энтузиазмом надо охватить всех.

И он отдал соответствующие приказания.

Психолог вошел в студию, подождал, пока включатся камеры, и сказал, гладя пронзительным взором на зрителей:

— Уважаемые зрители…

Тут Удалов прервал рассказ и поглядел на замерших соседей.

— Что он сказал?

— Не тяни! — воскликнул Ложкин. — Хоть и врешь, но захватывает.

— Позвал всех на фронт? — спросил Грубин.

— Погодите. — Лев Христофорович почесал лысину. — Все не так просто. Этот психолог по натуре был наверняка интеллигентом, а по призванию — гуманистом. Значит, он… призвал к миру!

— И его тут же пристрелили, — сказал Грубин.

— Может, и нет, — возразил Минц. —