На службе Отечеству - Александр Алтунин

Показывая Воронову направление атаки его роты, Грязев предупредил, чтобы после захвата железнодорожного переезда он совместно с первым батальоном ополченцев воспрепятствовал подходу резервов противника с севера. С удивлением присматриваюсь к Сергею. Он заметно изменился. Обычно замкнутый и невозмутимый, он выглядит сегодня оживленным, улыбчивым. Указания комбата слушает с подчеркнутым вниманием, часто задает вопросы, высказывает свое мнение. Чувствуется, новое назначение его окрылило.

Нашей и второй роте лейтенанта Самойлова комбат Грязев приказал наступать непосредственно на железнодорожную станцию. Левее нас должен был действовать второй батальон ополченцев.

Заканчивая рекогносцировку, Грязев предупредил, что атака должна быть стремительной, иначе противник успеет увести скопившиеся на станции железнодорожные составы. Он предупредил, что до начала наступления нужно навести штурмовые мостики через Вопь и во время артподготовки переправить роты на правый берег.

Пока было светло, бойцы старались найти местечко поспокойнее, чтобы написать родным.

После отъезда из училища я послал домой всего одно письмо, в котором обещал приехать в июле в отпуск. Но июль уже кончается, и провожу я его совсем не так, как мечтал. Многим хотелось поделиться с родными, да разве обо всем напишешь! Удивительная способность человеческой памяти: когда сердце тоскует о близких, она, словно на фотографии, отпечатывает их образы, особенно когда закроешь глаза, вырисовывает одну картину за другой: четко видится единственная подковообразная улица родной сибирской деревни с удивительным названием Стеклянка. По обеим сторонам улицы ровными рядами выстроились приземистые, в основном саманные, домишки с примыкающими к ним хозяйственными постройками. В одном из таких домов живет наша семья. Дом мы строили сами. До создания колхоза хлеба частенько не хватало до нового урожая, питались чем придется. Поэтому я всегда остро сочувствовал тем, кому жилось еще хуже. Однажды в хату забрели погорельцы: старуха с двумя мальцами моего возраста. Оборванные, грязные и такие голодные, что, увидев ломоть хлеба, они не сводили с него глаз. Мне стало жаль их. Обшарил я тогда чулан и собрал все, что нашел съестного: краюху черствого хлеба, десяток яиц, чугунок вареной картошки, кусочек сала. Подал все старухе. Она и взять не решается, а девочка глядит на продукты и ревет. Наконец старуха сложила припасы в холстяной мешочек, повернулась к иконе и, крестясь, прошептала:

- Матерь божия! Не пожалей для него милости своей, как он не пожалел для нас хлеба насущного. Сохрани его и помоги в минуту трудную!

Вечером вернулись с поля родители и старший брат, собрались ужинать, а в доме шаром покати. Выслушав мою невразумительную речь о необходимости помогать голодающим, отец тяжело вздохнул, вышел во двор, стал свертывать цигарку. Брат Михаил, проходя мимо, исподтишка влепил мне затрещину и хохотнул:

- Эх ты, помощь голодающим! С тобой последних штанов лишишься.

- Тоже мне, учитель! Иди лучше корову встречай, - замахнулась мать на Михаила полотенцем. - Слышишь, стадо гонят. - А сама ободряюще улыбнулась мне: ничего, мол, переживем...

Хотелось броситься к ней, но сковала мальчишеская стеснительность, и я только благодарно покосился в ее сторону.

Одно воспоминание вызывает другое... Мне живо представилась деревенская улица в предвечерний час: блеет и мычит скотина, которую пастух гонит с пастбища; голосисто перекликаются ребятишки, помогая загонять ее по дворам; возвращаются с поля взрослые... А вот и мать, Ирина Андреевна, гремя подойником, выходит из избы. Ее нестарое, по изборожденное морщинами красивое и доброе лицо (для каждого сына мать самая добрая и самая красивая!) озабочено. Ясно вижу задумчивое лицо моей сероглазой, не по годам серьезной шестнадцатилетней сестренки Машеньки, которая относилась к братьям покровительственно. Следила, чтобы выглядели опрятно. Старшего брата, Михаила, заставляла регулярно бриться. Где-то он теперь? На каком фронте? Жив ли? Отца, Терентия Дмитриевича, сорокавосьмилетнего жилистого мужчину, я почему-то всегда представляю верхом на коне. Страстный любитель этих умнейших животных, он всю свою жизнь работал конюхом в колхозе. Гордился знанием лошадей. Выберет, бывало, на ярмарке самую дохлую на вид лошаденку, под насмешливыми взглядами соседей дотащит ее до двора, а потом выхаживает, как дитя. Зато какая гордость светилась в его глазах, когда он ехал по улице на преобразившемся, словно в сказке, красавце коне!

...Не вдаваясь в детали, начинаю письмо: "Здравствуйте, дорогие отец, мама и сестренка!" Скупо сообщаю, что нахожусь на фронте, что жив и здоров, что пока в серьезных боях мне не довелось участвовать... Словом, как все фронтовики, старался не волновать близких: они и так живут в страхе получить похоронку.

...Вечером Стольников, отозвав меня в сторону, озабоченно сказал:

- В роте распространился слух, что в Смоленске окружены главные силы фронта, что, как только фашисты покончат с ними, они навалятся на нас. Поэтому наступать, мол, в такой обстановке - значит ускорить свою гибель. Кто-то хитро распускает слухи, времени для выявления распространителей нет. Надо побеседовать с бойцами.

Собираем роту. Стольников, как всегда, говорит страстно и откровенно:

- Только скрытый враг может распространять лживые сведения, чтобы подорвать нашу веру в победу! Вместо того чтобы решительно пресекать слухи и арестовывать их разносчиков, вы, товарищи бойцы, передаете их друг другу и невольно становитесь пособниками врага... Помните предупреждение товарища Сталина: "Нужно иметь в виду, что враг коварен, хитер, опытен в обмане и в распространении ложных слухов. Нужно учитывать все это и не поддаваться на провокации. Нужно немедленно предавать суду военного трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны..." - Окинув присутствующих быстрым взглядом, Стольников продолжает: - Я хочу прочитать вам строки народного поэта Казахстана Джамбула:

...С собакой сравнить их, злодеев лихих? Собака, завыв, отшатнется от них... Сравнить со змеею предателей злых? Змея, зашипев, отречется от них... Проклясть их дела и фальшивую речь их, Лишить их, чудовищ, имен человечьих...

Успокаиваясь, политрук кивает в мою сторону:

- Вот командир подробно расскажет об истинном положении на фронте, и вы убедитесь, что распространители слухов - хуже фашистов: они вредят исподтишка.

Как можно спокойнее рассказываю о сложившейся на смоленском направлении обстановке. Не скрываю, что неприятельским частям удалось прорваться в тыл смоленской группировке наших войск, но и сами немцы оказались между молотом и наковальней. Наковальней являются наши части, сражающиеся в Смоленске, а молотом - ярцевская группа войск, в которую входит и наш батальон.