На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою - Фёдор Фёдорович Тютчев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В эту минуту дверь отворилась и на пороге показалась высокая, еще могучая, несмотря на преклонный возраст, фигура Абдул Валиева. Увидя княгиню, старик на минуту как бы замер, и в его полупотухшем старческом взгляде мелькнуло выражение глубокого, искреннего восхищения.
— Валла, — невольно сорвалось с его высохших губ восклицанье изумления, — разве гурии являются человеку при жизни?
— А что, княгиня, — радостно хлопнул полковник своей широкой ладонью по столу, — не говорил я вам вчера, что первый же горец, который встретится с вами, непременно примет вас за гурию? Вы назвали меня льстецом, а послушайте, что говорит этот почтенный старик, язык которого во всю свою жизнь не произнес ни единого слова лжи.
Привыкшая к выражениям восторга перед своей наружностью, княгиня давно перестала обращать внимание на комплименты и расточаемую перед нею лесть, но трогательное по своей наивной искренности восклицание полудикого горца с такой почтенной, патриархальной наружностью неожиданно для нее самой взволновало ее. Она густо покраснела и с растерянной улыбкой протянула Абдул Валиеву изящную руку, до которой тот дотронулся с большой осторожностью, как бы боясь повредить нечто чересчур хрупкое, чуть-чуть пожав своими жесткими, высохшими, как у мумии, холодными пальцами.
После обеда все общество перешло в кабинет полковника, где за чаем, к которому был приглашен и Абдул Валиев, разговор принял исключительно деловой характер.
Толковали и обсуждали, каким образом и через кого лучше всего действовать на Шамиля, чтобы заставить его согласиться на освобождение Спиридова.
— Я думаю, — медленно произнес Абдул Валиев, говоривший вообще мало, а больше прислушивавшийся к тому, что говорили другие, — я думаю, что раньше всего надо будет обратиться к отцу жены Шамиля, Фатьмы-Ханум, старому Абеляр-аге. Я давно его знаю, он человек хороший, и если захочет, может многое сделать через свою дочь, которую Шамиль очень любит. Правда, для этого мне придется поехать в самую глубь гор и потратить много времени, но в таком деле поспешность плохая помощница.
— Это правда, — согласился Панкратьев. — Что делать, княгиня, как ни грустно, а придется вам запастись терпением и ждать. Абдул Валиев прав. Такое сложное дело вокруг пальца не повернешь.
— А пока Петр Андреевич будет сидеть в яме? — жалобным тоном сказала княгиня. — Но ведь это ужасно!
Павел Маркович пожал плечами в знак полного бессилия перед неизбежностью совершившегося факта.
— Пусть княгиня успокоится, — вмешался Абдул Валиев, — я не стану терять времени, и кто знает, может быть, мне удастся окончить все это дело скорее, чем мы предполагаем теперь. На все воля Аллаха.
— Совершенно верно, — ободряющим тоном, в свою очередь, заметил Панкратьев, — предоставим все воле Божьей и сами будем надеяться. Не тужите, княгиня, доверьтесь уму и опытности моего старого друга Валиева, он все устроит как нельзя лучше. А вы молитесь, чтобы Бог послал ему удачу, — добавил он наставительно.
— Ах, я молюсь, — с трогательной искренностью в тоне голоса ответила Елена Владимировна и, обратясь к Валиеву, спросила его, может ли она теперь же передать ему деньги и приготовленное ею письмо.
— Как угодно, княгиня, — почтительно ответил тот, — я могу взять деньги и письмо сейчас, могу и завтра, когда соберусь в путь.
— Нет, уж возьмите сейчас, — заторопилась Елена Владимировна, передавая старику письмо и замшевый мешочек, туго набитый аккуратно завернутыми в бумажки столбиками червонцев. — Здесь ровно пять тысяч, — добавила она, — и прошу вас, ради Бога, не жалейте, тратьте, сколько найдете нужным, давайте всем, давайте больше, чем будут у вас просить. Если понадобится вам еще столько же, я охотно дам, только, ради Бога, освободите его скорее.
Княгиня пробыла у Панкратьева до поздней ночи. Очарованный ее любезным вниманием, Павел Маркович за ужином увлекся своими воспоминаниями и долго рассказывал, выхватывая из своей памяти, как со дна глубокого колодца, интересные случаи из прежней кавказской жизни. Как часто бывает с людьми бесхитростными и скромными, Павел Маркович оказался прекрасным рассказчиком. В его простых повествованиях, как в панораме, проходили перед княгиней легендарные события и лица, оставившие свой след в истории этого только наполовину еще покоренного края. Во многом, о чем рассказывал Павел Маркович, он сам принимал участие, и поэтому его рассказы получали особенную живость и рельефность.
Больше всего на Елену Владимировну произвел впечатление рассказ о "звере", может быть, от того, что случай этот произошел именно здесь, в той самой слободе, где она жила теперь.
— В то время, — рассказывал Панкратьев, — эта слободка только что начала строиться. Войска в ней было всего две роты, сотня казаков, да несколько десятков добровольных поселенцев, которым тогда охотно раздавали земли, лишь бы они согласились жить тут. Между этими поселенцами находилась одна молодая женщина, жена мещанина, открывшего здесь лавочку. Хотя они были женаты уже несколько лет, но детей у них не было, и только приехав сюда, на Кавказ, молодая женщина после долгих лет страстного ожидания сделалась, наконец, матерью. Радости мужа и жены не было предела, они один перед другим нянчили своего первенца и, что называется, не могли достаточно налюбоваться на него. Мальчик рос крепкий, здоровый и обещал быть молодцом. Ему уже шел второй год, когда случилась эта самая история, о которой я вам хочу рассказать. Однажды лавочник ушел, как это с ним бывало очень часто, из дому по делам и долго не возвращался. Наступил вечер. Жена, взяв ребенка на руки, вышла на завалинку и, усевшись там, начала поджидать возвращения мужа. Дело было по весне, ночь выдалась лунная и теплая. Убаюканная мертвой тишиной и благоуханием, доносившимся из соседнего сада, молодая женщина задремала, крепко сжимая в своих объятиях заснувшего ребенка. Кругом было пустынно; дом лавочника стоял на отлете, и от него шла тропинка в поле, мимо крепостных валов, к реке, за которой в те времена рос густой лес. Теперь его вырубили, и от него остался, как вы, может быть, успели заметить, небольшой кустарник. Крепко спит лавочница с младенцем на руках, прислонясь спиной к стене, и снится ей, будто по тропинке медленной, осторожной походкой подкрадывается ее муж. "Наверно, хочет испугать, — думает во сне молодая женщина, — пускай себе, не боюсь". Она улыбнулась и еще крепче зажмурила глаза. Тем временем муж подошел совсем близко и, осторожно протянув руки, бережно и легонько берет у нее из объятий крепко спящего сына. Молодая женщина и руки отняла: бери, мол, свое сокровище, понянчись. Вдруг пронзительный, болезненный крик раздается в тишине. Лавочница разом очнулась, оглянулась, и ледяной ужас охватил ее
