Пророчество льда - Тимур Рымжанов

Наверное, так умирают. Вокруг темно и тихо, никаких ощущений, отсутствовало все – звуки, краски, самого пространства словно бы не было. Мысли текут ровно и стройно, не путаются. Скользят параллельно, плавно. Их можно наблюдать как течение полноводной реки. Но эти мысли не мои. Они вокруг, я словно плыву в реке этих мыслей, не чувствуя ни времени, ни пространства – ничего.

Если это смерть, то какая-то она тихая и, надо же, невообразимо скучная. Если что-то другое, то что?

С некоторым усилием, с каким-то напряжением воли я вспомнил, что не закончил какой-то путь. Я не понимал, что происходит, и не знал, что делать, а самое главное, чем делать. От меня ничего не осталось. Ничего привычного, того, что можно описать или пощупать. Того, чем можно действовать и на что опереться. Я все понимал, но не своим собственным сознанием, а каким-то посторонним, тоже принадлежащим мне, но бесконечно далеким и очень, очень отрешенным. Всюду был только я сам, даже мрак и тишина – это все был я. И весь этот вяло текущий источник мыслей – это тоже я. Бесконечный, размазанный на миллионы лет и пространств, в бесконечности космоса и сиянии звезд. Как же я был огромен и силен. Чувство величайшей радости охватило меня. Ни с чем несравнимое ликование и восторг заполнили меня – вселенную, и меня – маленький атом в этой необъятной бесконечности.

Все вернулось мгновенно. Тяжелые канаты мышц, стержни костей, тугая оболочка кожи. Тесная и промокшая одежда. Боль, распускающаяся во мне огненным колючим репейником, заполняющая собой все существо, всего меня, мой маленький космос. Больше было обиды, чем боли. Обиды за то, что тебя оторвали, как ломоть, от чего-то огромного и сильного, уютного и знакомого. От того, что, наверное, является самым важным в жизни, тебя – большого, настоящего. Тебе показали заманчивый мир, показали, как он прекрасен и велик, но после этого снова бросили в самый низ, к началу пути, в грязь и тесноту душных пространств. Это было сродни изощренной пытке, терпеть которую не было никаких сил.

Я лежал в грязи, лицом вниз, и, похоже, больше стонал от обиды и горечи, чем от боли. Как давно я здесь? Не знаю. Но тело болело невыносимо. Конечности затекли, мышцы сводило судорогой. С трудом приоткрыл правый глаз. Все мутное, как сквозь матовое стекло, серое. Опускались сумерки. Уже гудели трансформаторы и лампы уличных фонарей. Дождь шел, но уже не так сильно. Громовые раскаты слышались где-то очень далеко.

Встать удалось только со второй или третьей попытки. Ноги не слушались, а верхняя часть тела вообще казалась отлитой из чугуна. Шатаясь из стороны в сторону, я прошел вдоль двора к своему подъезду. Нет, все-таки не сумерки, просто так потемнело от грозовых туч, что фонари включились автоматически. По онемевшему телу ползло невыносимое ощущение зуда и жжения. Дольше минуты возился с кодовым замком, потому что нужную комбинацию забыл основательно, а пальцы не слушались. В этом году код в этом чертовом замке меняли раз пять, не меньше. А моя память на цифры всегда подводила. И еще неизвестно, сколько бы мне пришлось возиться, если б не сосед, выходящий на прогулку со своим терьером. Сосед взглянул в мою сторону и не узнал в полумраке.

– Вы к кому? – спросил он немного напряженно, с интонацией полноправного хозяина и общественного смотрителя, стараясь быть до конца вежливым.

– Домой, – прохрипел я и не узнал свой собственный голос.

Видимо, такая моя уверенность в ответе не оставила сомнений, и сосед придержал-таки дверь, чтобы я смог войти. Его пес на меня даже не отреагировал. Он рвался к ближайшему дереву, сильно натянув поводок.

Сегодня третий этаж был неоправданно высоко. И ступеньки казались такими крутыми и скользкими, что я добрался до своей двери с тремя остановками, то и дело вставая на четвереньки. Складывалось впечатление, что воздух из подъезда откачали именно к моему приходу, и мне совсем было нечем дышать. Чуть не сломал ключ в замке, перепутал и пытался открыть дверь похожим, но только от своего кабинета в офисе. В узкую прихожую просто ввалился и замер у стены, собираясь с силами для следующих действий. Свет включать не стал, собственное отражение в зеркале выглядело плохо и в таком сумраке.

Вещи снял прямо у порога и до ванной дошел в чем мать родила. Включил душ, задвинул стеклянную дверцу и сел на дно пластмассового корыта, прислонившись к холодному кафелю. Горячие струи барабанили по темени, гулко отдавались где-то в глубине мозга. Все тело расслаблялось, текло, словно воск. Отмывался я долго и с особым усердием. Извел половину тюбика геля и шампунь. Ошпарив себя кипятком и окатив ледяной водой, не вытираясь, накинул халат и пошел на кухню, оставляя за собой длинный, мокрый след. Часы показывали половину седьмого. Это означило, что в луже я провалялся минут двадцать, и хоть бы одна зараза пнула ногой или пульс пощупала. Даже милицию не вызвали. Ну да черт с ним, главное – жив и уже дома.

Среагировав на мое появление хитрым фотоэлементом, встроенным в проем двери, в кухне заработал приемник. Настроенный на «Наше Радио», он выдал обрывок какой-то невнятной рекламной фразы, и заиграла музыка.

До боли знакомая мелодия, но слов разобрать было не возможно. Затрещал древний как мир холодильник, который когда-то, по-моему, так и назывался, «МИР». Может, и нет. Сколько раз его перекрашивали? Никто не помнил. А табличку с названием оторвали еще до моего рождения.

Я помнил, что в морозильнике у меня припрятана довольно приличная бутылка водки. Осталась с какого-то праздника. Но прежде чем достать ее, я не поленился приготовить себе не меньше десятка совершенно изощренных бутербродов и добавил просто свежих овощей. Теперь, когда закуска была готова, тело стало приходить в норму, оживало. Аппетит просыпался совсем не детский. Я окинул взглядом блюдо со снедью, оценивая, не маловато-то ли будет, но успокоился, решив, что добавка всегда найдется.

Бутылку из холодильника извлекать пришлось с помощью отвертки, вмерзла основательно. Иней и сургучная клякса на горлышке скрипели, когда я пытался добраться до пробки. Внутри бутылки оказалась вязкая жидкость, которая на водку-то и не очень была похожа. Почти не имеющая запаха и чуть сладковатая на вкус. Широкий квадратный стакан, который я наполнил, сразу же покрылся испариной. Плещущаяся в нем жидкость цеплялась за стенки и была тягучей, как глицерин или прозрачное масло.

Мысленно поздравив себя с феерическим окончанием такого сумасшедшего дня, я влил в пересохшую глотку весь стакан и только чуть-чуть запил его томатным соком. Вкус не чувствовался абсолютно. Пил легко, как воду. Бутерброды сточились молниеносно, пришлось нарезать еще. Второй стакан я налил полнее и тоже опустошил его до дна. Дальше трапеза продолжилась в более умеренном темпе. Я все больше приходил в себя. Дыхание стало ровным, пропали судороги и головокружение, боль исчезла, словно ее никогда и не было. В тех местах, где по мне пробежались вторичные разряды небесного электричества, кожа слегка покраснела и чесалась невыносимо, а в остальном ничто не напоминало о случившемся. Подумаешь, всего-то молнией ударило. С кем не бывает. Выпей водки и все забудь! Еще через час, когда съел все, что было в холодильнике из готовых продуктов, я принялся за те, которые требовалось размораживать или серьезно готовить. А еще через час я смертельно захотел спать. Уж в этом-то я себе отказать никак не мог. Улегся на разложенный диван совершенно необъятных размеров и даже не помню, как уснул под бормотание и пестрые краски телевизора.