Цвет боли. Красный - Эва Хансен

Не нужно быть семи пядей во лбу или иметь потрясающую интуицию, чтобы понять, что на снимке сестры, и завернуто изображение старшей. То, что на виду оставлена Кайса, красноречиво свидетельствовало, что ее в родительском доме все же признавали, хотя на нее тоже обижены.

— Вы не могли бы показать мне эту фотографию? Я видел такую же в квартире у Кайсы, но на ней изображение сестры оторвано.

— Нет! — отрезал Стринберг.

Его супруга попыталась вмешаться:

— Но, Йозеф…

— Я сказал: нет!

Вангер чувствовал себя ужасно и очень пожалел, что не постарался заручиться поддержкой местной полиции. Нужно был прийти с обыском, основания имелись. Посмотреть бы, как тогда покрутился Йозеф Стринберг.

— Мои дочери много лет не появлялись в этом доме, здесь нет ничего, что относилось бы к ним. Младшая кремирована в Стокгольме, где старшая, не знаю и знать не хочу! Нам с женой больше нечего вам сказать.

Даг развернулся и вышел вон, даже не попрощавшись. Черт с ним! Ясно, что старшая из дочерей дома не живет. Ничего, найдут без них, в Стокгольме много Стринбергов, но не настолько, чтобы не найти одну-единственную женщину определенного возраста.

Ни оставаться еще на день, ни даже просто зайти в аквапарк желания у Вангера не было. Полное фиаско, разве что подтвердилась версия Фриды, что на снимке рядом с Кайсой ее сестра.

Девушка на ресепшене уже сдавала свою смену, она немного удивилась:

— Не нашли?

— Нашел, все в порядке.

В номере он улегся, закинув руки за голову, и попытался заснуть или хотя бы ни о чем не думать. Не удалось, тогда Даг нашел выход: если не думать не получается, нужно думать о… Фриде! Мысли об этой девушке способны перебить у него любые другие, чему Вангер был откровенно рад. Тем более, находясь от нее за тысячу километров. Он старательно обманывал себя, прикидываясь, что ценит Фриду, как хорошего работника, и понимал, что обманывает. Но эти игры с самим собой были даже приятны.

Вангер укорил себя: как мальчишка! Но, ни укор, ни попытка улечься на бок, чтобы подремать, не помогли. Думалось все равно о Фриде, причем, вовсе не как о хорошем коллеге.

Стук в дверь, но резкий, заставивший усомниться, что это горничная или миловидная девушка с ресепшена. Он попросил разбудить, если заснет, за час до поезда, надеясь поужинать до отъезда или купить себе еду. Но еще рановато… Вангер поморщился, неужели кому-то срочно понадобился номер? Сидеть вместо уютной гостинцы на вокзале или в баре не хотелось.

За дверью стоял Йозеф Стринберг:

— Я ненадолго.

Он не поинтересовался, можно ли войти, просто вошел, почти подвинув сильным плечом Дага, и уселся в единственное в номере кресло. Вангер закрыл дверь и устроился напротив на краешке кровати. Несколько мгновений папаша Стринберг молчал, потом потер лицо руками и вдруг начал говорить:

— У нас с Беате долго не было детей, вернее, были, но умирали, едва родившись. Я хотел сына и только сына. Говорят, так бывает, когда у матери с сыном не совпадает что-то там, она либо не донашивала, либо рожала мертвых или нежизнеспособных. Наконец, я попросил у Господа любого ребенка, пусть это будет дочь… Беате родила девочку, которая не умерла, а потом еще одну.

Вангеру очень хотелось, чтобы Стринберг перешел ближе к делу, но, боясь спугнуть откровение сурового северянина, молчал. А Стринберг и не обращал внимания на реакцию Дага, он просто выговаривал то, что держал в себе многие годы.

— У них всегда было все лучшее… Нет, не самое дорогое, но самое лучшее, это не одно и то же. Самая красивая и искусная резьба у колыбельки, самые ладные саночки, самые хорошие лыжи… Я лепил для них снеговиков, строил снежные городки, мастерил особые коньки, вырезал игрушки… Беате хорошо шьет и вяжет, девочки всегда были одеты, как маленькие принцессы.

Он снова растер лицо, чуть помолчал.

— Мы заботились об их душах, читали только хорошие книги, водили только на добрые фильмы. У нас нет дома телевизора, это разврат. Мы хотели, чтобы они все время были вместе, потому старшая начала учиться на год позже…

Даг обратил внимание, что отец так и зовет дочерей не по именам, а «старшая» и «младшая». На вопрос почему, Стринберг дернул плечом:

— Имена это из детства, уехав в Стокгольм, они от детства отказались, потому я не могу называть их по именам.

Вангер вздохнул, вот ненормальный! У девочек начала двадцать первого века не было не только компьютера или плеера, но и телевизора. Каково им было со сверстниками?

— Все рухнуло в тот день, когда старшая вернулась из поездки в Стокгольм, они ездили с классом, но у младшей был флюс, и она осталась дома. Я сразу понял, что это беда. Она увидела тот мир, от которого мы их так берегли, мир лживый, полный ничего не стоящей мишуры, но такой заманчивый для неокрепшей души. После этой поездки платья стали казаться старомодными, мебель убогой, а вся наша жизнь неправильной. Старшая заразила мечтой о Стокгольме и младшую, вернее, не столько заразила, сколько подчинила своей воле. Первой сбежала старшая, а на следующий год и младшая. Мы могли их вернуть с помощью полиции, но побегом они вычеркнули себя из нашей жизни.

— Кто сообщил вам о гибели Кайсы?

— Старшая. Позвонила и сказала матери, что Кайса погибла, нужно приехать и забрать тело.

И снова Даг обратил внимание, что младшую отец все же назвал по имени, а вот старшая так и осталась безымянной. Он хотел спросить, как же ее зовут, но не успел, Стринберг почти застонал:

— Мы оберегали их, старались защитить их души от грязи этого мира… Почему же так?..

Вангер вздохнул:

— Нужно было не оберегать их от мира, а научить в нем жить. Нельзя навсегда спрятать человека от соблазнов, иначе, столкнувшись с ними, он легче поддастся.

Стринберг смотрел на Дага, не отрываясь, несколько мгновений, потом опустил голову:

— Вы правы…

Договорить помешал новый стук в дверь, теперь это была дежурная, сообщившая, что пришло время собираться. Поблагодарив, Вангер вернулся в комнату. Йозеф Стринберг уже встал, глядя в пол, он скорбно вздохнул:

— Вы правы, в том, что они не справились, наша вина. — И повторил: — Наша.