Рус Четвертый. Рус-4 - Вадим Крабов

— Солнышко мое! — подскочив к Гелинии, он обнял жену, прижал её голову к своему ухающему сердцу и тем самым заставил замолчать. Она, все еще пребывая в молитвенном упоении, слабо сопротивлялась. Её взор оставался погруженным в себя. Тем не менее, Гелиния неожиданно прошептала:

— Я тебя разбудила, Русчик? Прости меня. Прости за все… за… — имя «Гнатик» произнести не смогла, а только, сбросив, наконец, молитвенный полутранс, сильно прижалась к мужу, буквально зарывшись лицом в его мятую кушинарскую рубашку, будто пыталась спрятаться, отгородиться от злобного мира.

За двое суток Рус так и не переоделся.

В груди Руса остро защемило, как будто все органы разом скрутили и сдавили в бездушных тисках. Жалость перемешалась с любовью, с невиданной силой вспыхнула тоска о сыне… и все это было приправлено неутихающей злостью на всех «небожителей». И в данный момент, для Руса, его явный личный враг — Лоос, отличалась от остальных только именем.

— Я верну нашего Гнатика, обещаю, — сквозь ком в горле вымолвил он. — Не кори себя, милая, ты ни в чем не виновата… а вот другие… — Рус на мгновение еще сильнее, до хруста в костях сжал Гелинию. Она ойкнула. Муж ослабил руки, успокаивающе-ободряюще погладил её по спине и виновато отстранил:

— Я пошел к ним, жди меня, — зло процедил он. Его голову мутило: ярость, с трудом подавляемая при общении с супругой, глушила разум.

Это объяснение Гелиния не поняла, но сказать ничего не успела: повеяло колебанием Силы Эледриаса и муж на глазах растаял, растворился в ней…

Как ни надеялся Рус на свою Волю, но появиться в чертогах Эледриаса не получилось. Без приглашения — увы. Вместо увитой орхидеями беседки, вместо зеленой полянки, усыпанной красивейшими цветами, он очутился в сплошном изумрудном мареве, которое густотой напоминало плотную сметану, которую можно было резать и мазать на хлеб. Только Русу почему-то пришло в голову, что, пожалуй, бутерброда не выйдет — с куска соскользнет, свалится… а следом он взревел.

Вместе с криком уходила ярость и прояснялся разум. Откуда лился звук и лился ли в принципе — неизвестно. Свое тело Рус не видел, да и вовсе не задумывался о такой «мелочи». Было четкое ощущение собственного «Я» и того было достаточно.

«Что же ты, Владимир Дьердьевич, не попытался ломануться сразу к Лоос, а? — мысли наконец-то зазвучали более-менее четко и, понятное дело, язвительно. — Испугался потому что, типа к дружку за подмогой полез. А какой он тебе друг, а? Защитник и Освободитель, твою вселенную! Тьфу, блин… А отчим? Хах! Смешно говорить, но надо пробовать. Хотя все они, сволочи, одним миром мазаны, дарки бы их задрали!.. Знаю же об этом…», — но все равно, почти не задумавшись, Рус ухнул, как ему показалась, куда-то в бездну.

Теперь он видел кроваво-красное небо без светила, а под ногами, — а они, черт побери, появились! — лежала раскаленная потрескавшаяся земля, прожигавшая даже через сапоги из кожи дракончика, которые удивительным образом не дымили и не думали плавиться. Рус рефлекторно попрыгал, что не уменьшило его страданий; ругнулся, догадавших, что это очередная глупая Френомовская «проверка», встал ровно, усилием воли отрешившись от жгучей боли. Успел удовлетворенно отметить, что это получилось — ступни гореть совсем перестали, — и нагло крикнул:

— Эй, папаша!

Пару секунд подождал. Как он и предполагал — ответа не последовало.

— Ну-ну, отчим мой названный, — теперь заговорил обычным голосом. Разве что предельно язвительно. — Ага, типа, «воин должен сам преодолевать» и все такое. Знаю, слышал. А какого же черта ты тогда паучиху на бой вызывал? «Чисто посмотреть на ваш спарринг»? — эти слова Рус преувеличенно прогундосил, при активной, явно издевательской «распальцовке». — И что? Удовольствие поимел? Поимел, поимел! Я знаю — самому битва понравилась. И вот лишил я её Силы… ну, большей части. Так она, тварь членистоногая, связалась с Падальщиком! Сына у меня украла, гадюка… и как, папаша, не поможешь?

Злость все еще продолжала рвать его нутро, но и в таком состоянии Рус помнил, как «дважды два», что имена Богов, в реальностях любых из них, лучше не называть. Это чревато тем, что сущность может откликнуться, да во всей своей мощи. Хорошо, если «придет» просто поговорить. А если воспримет призыв, как вызов на бой?.. К Эледриасу он «шел», желая и надеясь попасть в его чертоги. Не получилось, и хвала богам, что разум его перекрыло и он просто заорал. С Защитником-Освободителем, надо честно признать, отношения у пасынка Френома были скользкие. Другое дело — «отец»…

— Френом!!! — плюнув на все, Рус завопил это Имя во всю глотку. Однако, все же постарался придать крику самые миролюбивые, зовущие интонации.

— Что, сынок, припекло? — насмешливый и совсем негромкий голос раздался сразу отовсюду, а «сыночек» оказался в окружении разномастных Духов, причем человеку почему-то мнилось, что так было всегда, испокон веков и стоит он на этом самом месте тысячелетия.

Рус невольно передернулся, отгоняя испуг «потеряться в веках», и одновременно радовался, что Бог явился не в виде аватара — значит, битвы не будет. Побывав в шкуре бессмертной сущности, землянин помнил: сражаются они исключительно в «телесных» образах и боги сами не ведали, почему так сложилось. Успокаивали себя тем, что, мол, «так честнее»…

— Тебе бы, сынку, с этим вопросом к мамочке-Создательнице того мирка обратиться, — речь, как и во внутренней вселенной Руса, велась на неизвестном языке, но землянину слышался родной русский — он понимал каждую интонацию, каждый нюанс. Уловил общую иронию сказанного и насмешку-пародию на «Тараса Бульбу»: Френом особо выделил «сынку». С намеком, не иначе. — Поплакаться ей в подол, а она, глядишь, и пожалела бы тебя, бедненького.

— Кончай шутить, папочка! Дело серьезное… — Рус вроде и «включил наглость», но в то же время общий тон оставался просящим. Это его крайне раздражало. Он давно зарекался: «У сильных — не просить!», а тут… прижало.

— Экий ты торопыжка, — Френом и не думал прекращать играться. — Какие вы все же людишки слабенькие! Ну, пропал один сынку — другого родишь! Хах! Кстати, я могу устроить, что бы ты самолично… ха-ха-ха! Хочешь? — у пасынка непроизвольно дернулась щека. — Но только здесь, у себя. В тварных мирах это все же не моя прерогатива. Ты согласен?

— Завязывай с цирком, Френом! Не смешно.

— А мне наоборот, весело! Дай старику поразвлекаться, не будь таким серьезным! — вдруг тон его изменился. — Ты ко мне пришел — не я, ты просишь, что недостойно воина, — не я! — последнее предложение прозвучало крайне серьезно, с нотками презрения.