Война Чарли Уилсона - Джордж Крайл

Харт не без оснований опасался, что появление дорогих автоматических пушек швейцарского производства изумит и обозлит Кремль и приведет к переоценке всей военной стратегии. Если Советский Союз введет в Афганистан миллионную или даже пятисоттысячную армию вместо нынешней стадвадцатитысячной группировки, сопротивление будет подавлено. И тогда, по мнению Харта, русские обрушатся на Пакистан.

В рамках этого сценария даже не было необходимости в открытом вторжении. Разместив десятки тысяч солдат на границе Пакистана, СССР мог найти разные способы насолить Зие уль-Хаку — от бомбежек военных складов ЦРУ и набегов через границу до пропаганды мятежа среди трех миллионов афганских беженцев. Бомбежки и убийства уже вторглись в мир беженцев на северо-западной границе, и Харт знал, как легко ситуация может выйти из под контроля, если русские решат повысить ставку. Будут ли Соединенные Штаты готовы посылать американских ребят для защиты Зии уль-Хака — человека, убившего отца Беназир Бхутто, диктатора с ядерными амбициями?

Все эти мысли и многие другие теснились в голове у Харта, когда он составлял шифрограмму в Лэнгли, где попытался объяснить, что для ЦРУ было бы безумием покупать швейцарские пушки. Во-первых, это оружие было очень тяжелым и требовало по меньшей мере трех мулов для транспортировки. Кроме того, стоимость каждого снаряда составляла 50 долларов, и при скорости стрельбы в несколько сотен выстрелов в минуту «Эрликон» пожирал магазин на шестьдесят снарядов за считаные секунды. Как наладить регулярные поставки такого количества боеприпасов через горные перевалы? И как использовать «Эрликоны» в партизанской войне? Подразумевалось, что повстанцы должны действовать мобильными группами. Харт указал на то, что генерал Ахтар, его коллега из пакистанской разведки, придерживается такого же мнения.

Когда шифрограмма пришла в Лэнгли, Коган и заместитель директора Джон Макмэхон разделили его выводы. Но их согласие с Хартом объяснялось не столько тактико-техническими характеристиками «Эрликонов», сколько более общими соображениями, на которые он лишь намекнул в своем послании. Сигнал тревоги прозвучал громко и четко. Дело было даже не в угрозе эскалации конфликта с советской стороны; законопроект Уилсона ставил под сомнение историческое право ЦРУ руководить собственными операциями.

Профессионалы из Агентства уже давно привыкли к попыткам конгрессменов прикрывать их операции или расследовать предполагаемые правонарушения. Но смелый ход Уилсона стал для них неожиданным ударом. Харти Коган считали, что стоит лишь подождать, и назойливый техасец отстанет от них. Вместо этого он бейсбольной битой проложил путь к их покерному столу, сделал ставку в 40 миллионов долларов и теперь требовал от них того, что они считали безумием. У них не оставалось иного выбора, кроме попыток вразумить его.

Проблема в общении с Уилсоном заключалась в том, что Харт и другие высокопоставленные сотрудники ЦРУ придерживались совершенно иных взглядов на победу в Афганистане. Харту без труда удавалось объяснить логику афганской стратегии таким профессионалам, как Льюис Стоке, возглавлявший комитет по разведке Конгресса США, или Дэниэль Патрик Монихан, вице-председатель сенатского комитета. Для начала он говорил, что, несмотря на неопределенность исхода войны, существуют убедительные доводы в пользу постепенного наращивания уже имеющихся ресурсов. Аналитики ЦРУ считали, что каждый доллар, вложенный США в поддержку моджахедов, обходится Советскому Союзу минимум в десять долларов. В этом состояла прелесть партизанской войны: очень накладно сражаться с людьми, которые не боятся смерти. Они наносят точечные удары, истощая и обескровливая противника.

Существовал и другой фактор. Советы не пользовались своим старым оружием в Афганистане. Они разворачивали войска, оснащенные самыми современными штурмовыми вертолетами, истребителями и танками Т-72 — людей и механизмы, которые в противном случае были бы развернуты на европейском театре военных действий, где пятьдесят советских и американских дивизий уже стояли лицом к лицу. Каждый потраченный рубль, каждый солдат, отправленный в Афганистан, оставлял меньше средств и людей для европейского фронта.

Никто в прессе, а тем более в американском правительстве, не говорил о победе в Афганистане. Фактически все средства массовой информации продолжали изображать афганцев в роли героических жертв, обреченных на гибель. Теперь, на исходе третьего года войны, Харт чувствовал, что он находится на грани исторического триумфа. Для него это не означало победу над Советской армией в общепринятом смысле слова. Несмотря на все прогнозы экспертов, сопротивление не только не ослабело, а превратилось в настоящую проблему для Советского Союза. По расчетам Харта, около 400 000 афганцев было так или иначе вооружено с помощью ЦРУ. Он был первым готов признать, что моджахеды не представляли собой организованную армию. Они больше напоминали вооруженный сброд — но что это был за сброд! Ветеран, помнивший унижение, пережитое США в Иране после прихода к власти режима Хомейни, иногда испытывал желание ущипнуть себя при мысли о сотнях тысяч исламских фанатиков, только дожидавшихся момента, чтобы поднять на неверных оружие, полученное от ЦРУ.

«Впервые Советам пришлось платить за все, — со страстью вспоминает Харт. — Мы наблюдали за ними в Венгрии и Чехословакии, мы наблюдали в Восточной Германии и каждый день следили за Берлинской стеной. Эта отвратительная машина работала как часы, и вот наконец-то мы нашли уязвимое место».

К тому времени когда Уилсон вмешался со своим законопроектом о приобретении «Эрликонов», Харт был уверен, что оседлал самого свирепого зверя, когда-либо выходившего на тропу войны с коммунизмом. Он представлял себя в роли полководца, противостоявшего командующему 40-й армией в Кабуле, и был так уверен в своей долгосрочной стратегии, что впоследствии хвалился: «Я держал его за яйца. Я убивал era солдат, и он ничего не мог с этим поделать». С точки зрения Харта, каждый день, пока СССР поддерживал свою военную группировку в Афганистане на прежнему уровне, был выгоден для США.

Его единственный, но всепоглощающий страх заключался в том, что однажды Советский Союз проснется и поймет, сколько вреда ему причиняет ЦРУ при попустительстве Зии уль-Хака. Тогда русские либо выведут войска, либо, что гораздо вероятнее, приступят к эскалации боевых действий. Пока что война развивалась по беспроигрышному сценарию для Соединенных Штатов. Единственной тучей, маячившей на горизонте и грозившей испортить все дело, было присутствие Уилсона. Конгрессмен возвращался в Пакистан, и Харт пришел к выводу, что пора выйти из тени и постараться как-то урезонить его.

В январе 1984 года, когда Уилсон снова прилетел в Пакистан, Харт даже не числился в списке людей, с которыми он собирался встретиться. Конгрессмен настолько пресытился бесплодными контактами с ЦРУ, что теперь намеренно избегал их. К глубокому разочарованию Харта, Уилсон начал свой визит с личных переговоров с Ахтаром и Зией уль-Хаком, который выразил свое восхищение и благодарность за достигнутое — не только за 40 миллионов долларов, но и за спасение программы военно-экономической помощи Пакистану от резкого сокращения. «Мистер Уилсон, вы не перестаете удивлять меня», — заявил довольный Зия.

Однако главной причиной приезда Уилсона была личная весть для афганских повстанцев о чудесных «Эрликонах», сбивающих штурмовые вертолеты. Профессор Моджадедди встревожил его в Вашингтоне своими мрачными историями о резне, устроенной русскими в Афганистане. Теперь он собирался выступить в роли «группы поддержки» и ободрить лидеров афганского сопротивления, чтобы они не теряли надежду в предстоящие месяцы, пока «Эрликоны» и другое оружие не поступит на фронт.

Чарли руководствовался благородными намерениями, но он не мог отказать себе в удовольствии даже при проведении самых деликатных миссий в интересах национальной безопасности. В качестве своей спутницы в этой поездке он выбрал шестифутовую блондинку нордического типа по имени Синтия Гейл Уотсон, которую представлял всем как Снежинку.

Привычка Уилсона неизменно брать красивых женщин в свои зарубежные поездки имела гораздо более сложную причину, чем естественное желание иметь романтического партнера в чужих краях. Он жаждал славы и признания, но его образ жизни всего лишь обеспечивал репутацию бабника и скандалиста. Все его смелые заграничные начинания оставались неизвестными на родине. Никто из его избирателей и даже из его сотрудников не понимал, какую ключевую роль он играл в том регионе, где сейчас разворачивались драматические события. Даже его сестра Шэрон — наверное, самый важный человек в мире для Чарли — не имела представления, чем он занимается. Лишь в служебных командировках, когда его встречали с духовым оркестром и принимали как государственного деятеля — в Израиле, Египте и Пакистане, — он на короткое время выходил на публичную арену.