Ночи в цирке - Анджела Картер

Разбойники к тому времени развели посреди лагеря костер и сидели вокруг него на пнях в позе роденовского «Мыслителя». Легкий снег падал на их волосы. Без своего предводителя клоуны не сразу сообразили, что им делать. Один без цели покатился кубарем, другой схватил его. Щеки атамана разбойников разошлись в подобии улыбки. Это придало клоунам уверенности; они вскочили и под все более ритмичные звуки, отбиваемые Гриком и Гроком, принялись танцевать.

Что за мелодию они наигрывали? Будь я проклята, если помню; какая-то невероятная музыка ведьмовского шабаша. А их танцы… Правильно ли называть то, что они вытворяли, словом «танец»? Ровным счетом ничего от танца, который мог бы повеселить сердце. Боже, я думала, что все мы сошли с ума.

То был танец смерти, и клоуны танцевали его в память Джорджа Баффинса, на месте которого могли оказаться сами. Они танцевали его ради всех презренных существ на земле и свидетельствовали этим танцем свое собственное падение. Они исполняли танец отщепенцев для отщепенцев же, смотревших на них в окружении мрачных деревьев в приближающейся буре. Отвергнутые всеми, эти изгои по очереди поднимали головы, смотрели и смеялись, хотя смех их был безрадостным. Смех людей, понимавших, что одержать победу над судьбой невозможно. Глядя на эти тягостные арабески проклятых и слушая смех заблудших в кругах ада, мы с Лиз взялись за руки.

Клоуны танцевали, а разбойники радостно их приветствовали. То был танец мятущегося духа их учителя, который явился со страшным ветром и пробирал смертельным холодом до мозга костей. Они танцевали вихревый распад всего, конец любви, конец надежды; их танец превращал то, что будет, в то, что уже было; они танцевали опустошение безжалостного настоящего; они танцевали загробный танец свершившегося прошлого, с которым все замирает и никуда не движется; они танцевали танец Ветхого Адама, разрушающего вселенную, потому что мы верим, что он не умирает.

Разбойники охотно подхватили дух происходящего. С криками «ура!» и «еще!» они вскочили на ноги и, стреляя из ружей, ринулись отплясывать дикий гопак. Снег падал на наши лица мокрым белым саваном, и ветер подхватывал потустороннюю музыку старых клоунов, неимоверно ее усиливая, доводя всех до помешательства. Снег все больше засыпал нас, и Самсон по одному унес нас назад в сарай, а потом своими могучими плечами подпер дверь изнутри, чтобы удержать ее под натиском бури.

Несмотря на впивающиеся в стены пули, завывающий в дырах от сучков ветер, который подхватывал угли из костра и так разбрасывал их повсюду, что мы думали, что сгорим заживо среди снега и льда, сарай устоял. Он раскачивался из стороны в сторону, но тем из нас, кто, пусть и непоследовательно, уповал на здравый смысл, было суждено избежать худшего. Беглец же, столкнувшись с таким взрывом воинствующего пессимизма, побледнел, осунулся и повторял про себя ободряющие цитаты из Кропоткина и его соратников, как другие, оказавшись в таком положении, повторяли бы молитвы.

Когда буря наконец утихла, свежевыпавший снег словно заново нас родил и утихомирил лагерную лихорадку. Повсюду валялись обрывки атласной ткани, тут же лежала скрипочка Грика с порванными струнами, но от палаток и хижин, разбойничьих ружей и самих разбойников и клоунов не осталось и следа, словно всех их разом сдуло с лица земли.

Осталась одна собачка. Порыв сильного ветра, похоже, просто швырнул бедняжку наземь. Маленький щенок-дворняга с привязанным к хвосту помпоном бегал большими кругами и скулил.

Я очень надеюсь, что атамана разбойников унесло ветром в родную деревню к соскучившейся по его рукам сохе, к изголодавшемуся по его пальцам разбухшему вымени коровы, к курам-пеструшкам, взволнованным кудахтаньем зовущим его собрать давно снесенные яйца, ко всему, что было у него раньше – к родному дому, тоску по которому он взлелеял за время своих долгих скитаний. А вот куда делись клоуны, не знаю. Возможно, присоединились к Джорджу Баффинсу в огромном небесном сумасшедшем доме.

Лиззи не выказывает ни малейшего сожаления по поводу столь быстрой развязки, невольно спровоцированной ею. Она пожимает плечами и произносит: «Ну и скатертью дорога!», после чего раздевается и напяливает на себя медвежьи шкуры, из которых ухитрилась сшить для всех что-то вроде курток и штанов. С усами, смуглым лицом и в шапке-ушанке, которую она смастерила себе, чтобы не мерзли уши. она очень похожа на медвежонка.

– Ноги в руки, – говорит она. – Прочь отсюда!

Потрепанный сарай еще держится, но ни у кого из уцелевших нет желания оставаться здесь. Мы отправляемся в путь, навстречу спасению. Чтобы не замерзнуть, облачаемся в творения скорняжной практики Лиззи и направляемся туда, где, по словам Беглеца, проходит железная дорога. Поразмыслив на досуге, он соглашается стать наглим проводником; Полковник от души наговорил ему чего-то про американский паспорт, и, судя по виду, этот молодец искренне поверил в блага, сулимые Статуей Свободы.

Остальные были потрясены случившимся, но все, до чего додумались мы с Лиз, это то, что клоуны вызвали хаос, и хаос, извечно присущий человеческим деяниям, не заставил себя ждать. Беглец, невероятно озабоченный случившимся, пытается втянуть меня в разговор о его смысле.

Не собираясь заниматься метафизикой, я говорю ему: «Милый, если бы я не сломала крыло, я бы не задумываясь улетела, прихватив всех, во Владивосток, поэтому не стоит задавать мне вопросы о том, что реально, а что – нет, потому что, подобно тупорылым утконосам, половина из тех, кому довелось меня видеть, глупо хлопает глазами и не верит, а другой половине только кажется, что она что-то видит».

После чего он надолго замолчал.

Я рада, что Полковник воспринял потерю клоунов без истерики, наверняка репетируя ответы на вопросы газетчиков: «Клоунов унес смерч! Владелец знаменитого цирка видел это собственными глазами». Однако некоторые из нас настроены не столь жизнерадостно. Миньона льнет к руке Принцессы, но глаза Принцессы пусты.

«Если эту девочку не усадить в ближайшее время за клавиатуру, ей станет еще хуже», – сказала я Лиз.

Самсон заворачивает ее в шкуры и несет на руках, а Миньона семенит следом. Так мы покидаем разбойничий лагерь, вернее, то, что от него осталось, и последняя собачка клоунов, не желая оставаться одна, бежит за нами. И вдруг мне становится не по себе: на гребне сугроба я замечаю лиловое перо, украденное у меня мальчишкой-костровым, которое, вероятно, выпало у него, подхваченного страшным порывом ветра.

Так продолжились наши мытарства, ставшие уже нашей «второй природой». Я молода, и жизнь моя напоминает плутовской роман; настанет ли ему когда-нибудь конец? Неужели мне навсегда суждено стать женским вариантом Дон Кихота, а Лиз – моим-моей Санчо Пансой? И какую в этом случае роль исполняет молодой американец? Не окажется ли он очаровательной иллюзией, Дульсинеей той сентиментальности, за которую Лиз так меня ругает, заявляя, что она – всего-навсего обратная сторона моей непреодолимой страсти к звонкой монете?

Иди, иди, продолжай двигаться, девочка, и – будь что будет!

Мы брели долго и зашли очень далеко, так и не выбравшись из леса; казалось, мы ничуть не приблизились к железной дороге, и по лицу Беглеца то и дело пробегало беспокойство. Неужели он повернул не в ту сторону, здесь, где никаких поворотов нет? Или в этом бездорожье, где бы человек ни остановился, ему кажется, что он на перекрестке на пересечении всех дорог, ни одна из которых не может быть верной… И мы продолжаем идти и идти, только бы не замерзнуть.

Вскоре деревья начали редеть и наконец расступились; Беглец в недоумении: мы вышли на берег широкой замерзшей реки, которой он никак здесь не ждал. На противоположном берегу реки виднеется кривобокая избушка с нелепыми резными украшениями, какие русские предпочитают строить в этих местах. Судя по ее заброшенности, Беглец предполагает, что это дом такого же ссыльного, как и он, и нам наверняка не откажут в приюте. Вздымая за собой призрачные вихри от наметенных сугробов, предвещающие плохую погоду, и отчаянно скользя на льду, мы подошли к двери – вот и мы, принимайте! – как на официальный прием где-нибудь в Белгравии,[103] в Лондоне.

Рядом с дверью на стене была прибита дощечка с надписью: «Забайкальская консерватория». И – имя, за которым следовала череда букв. Но вывеска так заросла мхом, что разобрать на ней что-либо было невозможно; похоже, что в течение десятилетий на ней развешивали объявления для учеников.

Беглец постучал. Тишина. Света внутри не было, как не было и дыма из трубы. Он постучал еще раз, после чего мы толкнули дверь и сразу же почувствовали за ней запах жилого помещения. В первой комнате, однако, не было ни души. Дом был построен из сосновых бревен, а пол завален толстым слоем рыбьих костей, из чего мы сделали вывод, что обитатель этого скорбного пристанища питался в основном добытой в реке рыбой.