Мертвая зыбь - Юхан Теорин

— Что ты чувствуешь? — спросил швед, наклонился и с интересом посмотрел на Нильса.

— Что чувствую? — переспросил Нильс.

— Да, что-то мне любопытно стало, — улыбнулся Фритьоф Андерссон, — так, из чистого любопытства, Нильс… Что чувствуешь, когда убиваешь?

24

Йерлоф и Йон переехали через пролив по Эландскому мосту, миновали Кальмар и двинулись дальше на север вдоль смоландского побережья. Во время поездки они почти не разговаривали.

Йерлоф думал в основном о том, что для него все труднее и труднее выбираться из Марнесского приюта. Буэль устроила ему этим утром настоящий допрос насчет того, куда он собрался, зачем, на сколько. И в итоге сказала, что, наверное, он слишком здоров, чтобы жить в доме для престарелых.

— На Северном Эланде очень много стариков, которым трудно передвигаться, и им бы очень хотелось получить здесь комнату, Йерлоф. Приоритетный вопрос, кого выбрать, для нас всегда очень важен. Нам все время приходится решать. И я сильно сомневаюсь, не ошиблись ли мы в твоем случае.

— Делай что хочешь, — ответил Йерлоф и ушел, постукивая тростью.

Неужели у него действительно нет права на то, чтобы за ним ухаживали? Он, который зачастую без посторонней помощи и десяти метров пройти не мог. Буэль по-хорошему, наверное, радоваться бы надо, что он иногда на свежий воздух выбирается со старыми друзьями вроде Йона. Что тут плохого? Разве он не прав?

— Значит, Андеш пустился в бега? — наконец произнес Йерлоф. Они уже были всего в нескольких километрах от Рамнебю.

— Да, — ответил Йон. Он всегда строго придерживался ограничений скорости, и теперь за ними выстроилась длинная очередь из машин.

— Я так полагаю, ты объяснил Андешу, что его полиция разыскивает? — спросил Йерлоф.

Йон помолчал и потом кивнул.

— Я не думаю, что это очень удачная мысль, — сказал Йерлоф. — Полицейские очень обижаются, когда с ними не хотят разговаривать.

— Он только желает, чтобы его оставили в покое, — вступился за сына Йон.

— Я очень сомневаюсь, что это удачная мысль, — повторил Йерлоф.

Йон опять промолчал, потом спросил:

— Ты разговаривал с Робертом Блумбергом, когда был в Боргхольме на прошлой неделе? Ну, тем самым, который машины продает?

— Я его видел, — ответил Йерлоф, — в его магазине. Но мы не общались… Да и в общем-то что я мог ему сказать?

— Это может быть Кант? — спросил Йон.

— Ну, если ты так вопрос ставишь… Мне так не кажется. Очень уж маловероятно, чтобы кто-нибудь вроде Нильса Канта мог вернуться из Южной Америки под новым именем и потом ухитриться раствориться в Боргхольме и жить совсем другой жизнью.

— Ну да, — протянул Йон, — может быть.

Через несколько минут они проехали мимо желтой таблички с надписью «Рамнебю». На часах было без четверти одиннадцать. Рядом прогромыхал тяжелонагруженный лесовоз, пахнуло свежеспиленным деревом.

Йерлоф раньше никогда не бывал в Рамнебю, все как-то не получалось. Мимо проезжал, это да. Сам по себе поселок был не больше Марнесса. Они быстро проехали через него и свернули к лесопилке.

К лесопилке вела закрытая стальная калитка, рядом — парковка, Йон поставил там машину. Йерлоф взял с собой портфель, потом они подошли к широкой калитке и позвонили. Из-под динамика под кнопкой звонка послышалось потрескивание.

— Алло, — сказал Йерлоф, не уверенный в том, куда ему обращаться: к кнопке звонка, динамику под ней или просто в воздух. — Алло… Мы бы хотели посмотреть музей. Вы не могли бы открыть?

В динамике все затихло.

— Они тебя слышали? — прошептал Йон.

— А черт его знает.

Йерлоф услышал у себя за спиной карканье. Он повернулся и посмотрел: на березе возле парковки сидела пара ворон, они снова закаркали. Йерлоф решил, что каркают они как-то по-другому, не так, как на Эланде. Наверное, у ворон тоже есть диалекты.

Потом он увидел, как изнутри к калитке подходит старик в кепке и черной куртке с капюшоном. Двигался он так же «шустро», как и сам Йерлоф. Старик нажал на кнопку со своей стороны, и калитка открылась.

— Хеймерссон, — сказал старик и протянул руку.

Йерлоф последовал его примеру.

— Давидссон, — представился он.

Потом очередь дошла до Йона.

— Хагман.

— Нам бы в музей, — настойчиво повторил Йерлоф. — Я вчера звонил…

— Да, я в курсе, — ответил Хеймерссон и повернулся показать дорогу. — Хорошо, что вы позвонили. Вообще-то на самом деле музей открыт только летом. Но если предупредить заранее, то все можно устроить.

Они шли по территории фабрики, именно фабрики. Йерлоф ожидал увидеть здесь снующих туда-сюда работников в комбинезонах и кепках, пропахших насквозь свежеспиленным лесом, штабеля досок. По крайней мере, так раньше выглядели лесопилки. Ничего подобного: вокруг были только асфальтовые дорожки и площадки между большими серыми зданиями из стали и алюминия с надписями через весь фасад: «Рамнебю Тимбер».

— Я здесь работаю сорок лет, — пояснил Хеймерссон. — Мне пятнадцать лет было, когда начал. Так и остался. Такие вот дела… А теперь за музеем присматриваю.

— Мы родом из того же поселка, что и владельцы. Они там в свое время жили, — сказал Йерлоф, — на севере Эланда.

— Владельцы? — спросил Хеймерссон.

— Ну да, семья Кант.

— Нет, они больше не владельцы. Они продали семейное предприятие в конце семидесятых, когда умер директор Кант. Теперь владельцы Рамнебю — канадский лесной концерн.

— А прежний владелец, Август Кант, — спросил Йерлоф, — вы с ним встречались?

— Спрашиваете… — хмыкнул старик и улыбнулся, как будто бы вопрос показался ему забавным. — Я с ним виделся каждый день. Ну вот, пришли. Здесь раньше была контора.

Над дверью бывшей конторы висела деревянная табличка с надписью: «Музей древесины». Хеймерссон открыл замок, вошел и включил свет.

— Ну вот… как говорится, добро пожаловать. Это вам обойдется в тридцать крон. — И он направился к деревянной стойке с огромным старинным кассовым аппаратом.

Йерлоф заплатил за двоих и получил два квитка, как две капли воды похожие на тот, который он нашел в бумажнике Эрнста Адольфссона. И они пошли дальше собственно в музей.

Он оказался совсем небольшим: всего лишь две комнаты и соединяющий их короткий коридор. В середине комнаты стояли всевозможные пилы, старые распиловочные машины. На стенах были развешаны фотографии — по большей части черно-белые, в застекленных рамках, с аккуратно наклеенными пояснительными надписями. Йерлоф молча бродил среди них и рассматривал групповые снимки пильщиков и лесорубов и фотографии шхун с грудами теса на палубе.

— Там еще другие снимки есть, поновее. Они в следующей комнате, — сказал у него из-за спины Хеймерссон.

— Хорошо, — отозвался Йерлоф. Ему хотелось побродить здесь одному, и он заметил, что и Йон, похоже, прикидывает, как бы избавиться от гида.

— Наш первый компьютер тоже там выставлен, — продолжал экскурсию Хеймерссон. — Это прогресс… Всеми пилами сейчас управляют компьютеры. Я не понимаю, как это все происходит, но работает.

— Да, интересно.

Йерлоф рассматривал фотографии.

— Рамнебю экспортирует обработанную древесину даже в Японию, — не унимался Хеймерссон. — Вы, эландцы, с японцами-то, наверное, никогда дел не имели?

— Нет, — согласился Йерлоф, — с японцами не доводилось. — И добавил: — Но пол в соборе Святого Павла в Лондоне выложен нашим камнем.

Хеймерссон ничего не ответил, Йерлоф решил сменить тему.

— Один наш друг приезжал сюда в прошлом месяце — Эрнст Адольфссон.

— С Эланда?

Йерлоф кивнул.

— Он каменотес и был в музее в середине сентября.

— Ну да, я это очень хорошо помню, — сказал Хеймерссон. — Я для него специально музей открывал, так же как и для вас. Очень оказался приятный человек. Он мне еще рассказывал, что живет на Эланде. Но родом отсюда, из поселка.

— Из Рамнебю? — спросил Йерлоф.

— Он здесь вырос, а потом переехал на Эланд.

Для Йерлофа это было новостью. Он никогда не слышал, чтобы Эрнст упоминал о своей родной деревне.

Он прошел чуть дальше и наконец увидел это: фотографию Мартина Мальма и Августа Канта. Лесопилка, пристань и групповой снимок рабочих; на переднем плане Мальм и Кант. «Дружеская деловая встреча на пирсе лесопилки, 1959 год», — сообщал машинописный текст под фотографией. Хотя на снимке что-то похожее на улыбку можно было найти только у одного-единственного человека. Все остальные, включая Мартина и Канта, довольно мрачно пялились в объектив камеры.

«Тысяча девятьсот пятьдесят девятый год. А потом, через несколько лет, Мартин Мальм купил свое первое большое судно», — отметил Йерлоф.

Это была большая фотография, намного больше, чем в книге. Рука на левом плече Мартина виднелась совершенно отчетливо. По меньшей мере это можно расценивать как дружеский знак. Самому Йерлофу никогда в голову не приходила мысль положить руку на плечо Мартина Мальма. Он был не из тех людей, которые располагают к фамильярности. Но в случае с Августом Кантом все казалось по-другому.