История Польши - Михал ТЫМОВСКИЙ и др.

«Республика сарматов» сложилась из нежелания осуществлять внешнюю экспансию и стремления наслаждаться жизнью, как воплощение реальной свободы людей, не скованных контролем государства. Этот процесс, с одной стороны, совпал с усилением Европы, а с другой – с давлением со стороны России. Между этими двумя мирами существовало значительное пространство, будущее которого не было ясным. Проиграв борьбу за гегемонию, Речь Посполитая создала неприемлемую для соседей модель государственного устройства. Когда же у нее не осталось сил защищать свое своеобразие, возникла пустота, побудившая соседей к экспансии. /249/

Глава IX

АНАРХИЯ И КРИЗИС

1715 год закрыл «польскую страницу» Северной войны;{91} начался период восстановления послевоенной разрухи. Вместе с тем наступила эпоха русского вмешательства в польские дела, целью которого было подчинение Речи Посполитой интересам империи. Тарногродская конфедерация, заключенная 25 ноября 1715 г. защитниками шляхетской демократии, выступавшими против усиления королевской власти, на самом деле не только превратилась в арену постоянного противостояния между конфедератами и монархом, но и внесла новые элементы в политическую жизнь республики. Конфедерация решительно выступала против власти гетманов, которые были тесно связаны с Россией, но это не означает, что она поддерживала короля, который пытался ослабить свою зависимость от Петра I. В 1714 г., уже в который раз, Август II сделал попытку осуществить реформу государственного устройства и закрепить права наследования польского престола за своими потомками. Для достижения этой цели и используя в качестве предлога постоянную угрозу со стороны Турции, он сосредоточивал в Польше саксонские войска. Перед лицом опасности абсолютистского переворота конфедераты стали искать опору у России. Петербург, конечно же, не желал низложения Августа, а тем более усиления Речи Посполитой, а потому охотно выступил в роли посредника. Для этого, однако, необходимо было задействовать русскую армию. На посреднические переговоры в Гданьске, которые с российской стороны вел Долгорукий, прибыл и Август II. Петр не принадлежал к поборникам республиканских идеалов, но не желал и усиления польского монарха. Поэтому Россия навязала Речи Посполитой условия, которые ограничивали шансы на установление абсолютистского правления, равно как и шансы на проведение реформ государственного устройства. Эти условия, сформулированные в ноябрьском договоре 1716 г., были утверждены «примирительным» сеймом 1 февраля 1717 г. Сейм получил /250/ название «немого», так как в течение шестичасового заседания никому не было предоставлено слово. Постановление сейма закрепляло персональный характер унии с Саксонией; вводило налогообложение населения во всех владениях, благодаря чему можно было содержать 24-тысячную армию; ограничивало власть гетманов. За ними оставались лишь функции командования, в то время как управление переходило в руки так называемого финансового (или Радомского) трибунала. Подпись русского посредника под трактатом не означала, что Россия становилась гарантом его соблюдения, но служила Петру I и его преемникам оправданием их противодействия каким-либо переменам в Польше. На этом же основании русская армия, как и прежде, была расквартирована в Речи Посполитой, хотя саксонские войска были выведены с ее территории.

Ограничение численности саксонской армии в Польше, запрет для саксонцев занимать дипломатические и иные государственные посты, а также подтверждение запрета начинать войну без согласия сословий – все эти меры производили впечатление позитивных перемен в государственной жизни республики. На самом же деле за ними не стояло никакой политической силы, способной последовательно продолжить начатые реформы по укреплению государственности: магнатские группировки соперничали между собой, чтобы получить хоть какую-то выгоду от эксплуатации того, что осталось от государства. Саксонская эпоха считается периодом глубочайшего упадка Речи Посполитой еще и в том смысле, что именно тогда окончательно была сломлена воля шляхетского сословия, и оно оказалось неспособным защитить исповедуемые им идеалы. Нельзя возлагать всю вину на Августа II, который поступал в соответствии со своим пониманием того, как укрепить позиции королевской власти и создать династию, которая имела бы политический вес в этой части Европы. К этому ранее стремились и Ягеллоны, но и они неоднократно наталкивались на сопротивление шляхты, защищавшей свои сословные или групповые интересы. В саксонскую эпоху шляхетское сословие не желало мириться с амбициями короля, осуществление которых привело бы к установлению в той или иной форме абсолютистского правления. Сложно, однако, обвинять шляхту в отсутствии благоразумия или небрежении судьбами Речи Посполитой: она не до конца понимала, что слабость центральной власти была в интересах стран, которые в будущем разделят Польшу между собой. Бездействие казалось обоснованным, и его считали гарантией самого существования государства. В конце концов, Речь Посполитая выстояла после полувековой бури, и /251/ только единицы выражали сомнение в том, насколько оправданным было царившее в обществе настроение самодовольства. Если отбросить обвинения Саксонской династии в нерешительности или предательстве, а шляхты – в незрелости и неприятии идеи сильного государства, то можно взглянуть на возникшие после 1715 г. перспективы с точки зрения интересов «шляхетского народа».

Для этого необходимо, в первую очередь, выбрать точку отсчета и соотнести с ней результаты всей эпохи, которая длилась столетие и завершилась последним разделом в 1815 г. Она подразделяется на несколько периодов: до 1775 г., когда шляхетские представления и идеалы столкнулись с реальностью; 1775–1795 гг., когда предпринимались попытки предотвратить нависшую над Польшей опасность; последнее двадцатилетие, когда была очерчена программа по возвращению независимости. Поэтому шляхта саксонской эпохи не представляла себе перспективы Речи Посполитой в тех мрачных тонах, какими рисовалось будущее последующим поколениям, даже если для нее уже стало очевидным, насколько идеалы не соответствуют реальности. Еще не пришло осознание того, насколько усилилась зависимость Речи Посполитой от динамично развивавшегося центра Европы. Мы также не считаем, что катастрофа разделов (как бы мы ее ни оценивали) была неизбежностью, ставшей неотвратимой в силу анархии и сословного эгоизма польской шляхты. Не было недостатка ни в том, ни в другом, но это не может заслонить всей совокупности происходивших в стране процессов.

Годы Северной войны, разрушения, грабежи, голод и эпидемии принесли Польше невообразимые потери. Страна еще не оправилась после поражений предыдущего столетия. Тяжесть ситуации лучше всего иллюстрирует динамика численности населения: в середине XVII в. оно составляло 11 млн. человек; после неслыханных бедствий его численность восстанавливалась настолько медленно, что в начале следующего столетия население страны не превышало 10 миллионов. Северная война спровоцировала очередной демографический кризис: в 1720 г. Речь Посполитую населяло около 9 млн. человек. В условиях царившего в стране хаоса и при отсутствии надежд на укрепление государства города не могли рассчитывать на помощь для своего возрождения. Основное бремя по восстановлению после разрухи легло на деревню. Этот процесс, ускоренный в 30-е годы, позволил землевладельцам достичь прежнего уровня жизни. До конца неясно, какую роль в этом сыграло улучшение качества обработки земель и какое значение имело расширение площади земельных угодий и ко- /252/ лонизация. Однако известно, что землевладельцы сумели воспользоваться временным улучшением экономической конъюнктуры, продавая больше зерна через Гданьский порт. За 50 лет выросла урожайность зерновых (с сам-три до сам-три с половиной), ускорился естественный демографический прирост (до 0,48 % в год), благодаря чему к 1772 г. население увеличилось до 14 млн. человек. Несмотря на прежние поражения, восстановление шло темпами, которые не отличались от средних европейских стандартов, и поступательное движение Речи Посполитой на протяжении всего XVIII в. вселяло в современников большие надежды. Общий прирост продукции в течение столетия оценивается в 30–40 % против 70 % во Франции и 90 % в Англии. С той, однако, оговоркой, что Речь Посполитая не смогла достичь уровня рубежа XVI– XVII вв., в то время как Англия входила уже в фазу промышленной революции. Более убедительным было бы сравнение с экономикой Испании XVIII в., где прирост населения не превышал 0,3–0,4 % в год. Речь Посполитая оставалась сельскохозяйственной страной с низким уровнем производительности труда и узким рынком сбыта для собственной промышленной продукции. Нововведения приживались медленно и внедрялись без энтузиазма. Экономические преобразования (будь то сельское хозяйство, мануфактурное производство или торговля) являлись инициативой отдельных лиц, а их осуществление не было напрямую связано с экономической необходимостью.