Сент-Экзюпери - Марсель Мижо

Леон Верт, знакомый с секретом некоторых его фокусов, утверждал, что к «зубозаговариванию» Сент-Экс прибегал именно для того, чтобы заставить поверить в свою ловкость, действовал же он исключительно в силу интуиции и какой-то сверхчувствительности. Поэтому никто и не мог разгадать и повторить его фокусы.

Эта интуиция проявляется во всем, к чему бы ни прикасался Сент-Экзюпери. Не обладая никакими познаниями в графологии, которую, впрочем, многие и не признают наукой, Антуан совершенно точно по почерку определял характер человека, даже его душевное и физическое состояние и то, где он в данный момент находился. В юности он забавлялся тем, что гипнотизировал гувернанток своих сестер внушая им, что лимонад в их стакане превратился в керосин. Позже, на Линии, в облачную погоду, без радиосвязи, он всегда знал, не сверяясь с часами, над каким местом пролетает, и мог ориентироваться на знакомом участке вслепую. А разве не интуицией, не тончайшим проникновением в чужую психику является то, что он сам называл своим даром «приручать»? Вспомним некоторых непокорных арабских вождей, которых он не раз навещал во время своей службы в Джуби. Возможно, что это все феномены не одного порядка, но иначе, как интуицией, их одним словом не определишь.

Общаясь со многими людьми, доступ к своей душе Сент-Экзюпери открывает только избранным. Он ищет в людях все то, что их возвышает, и, когда не находит, как бы уходит в свою раковину и, сворачиваясь, замыкается в ней.

«Я люблю в человеке то, что пробуждаю в нем благородные чувства. Когда могу дать больше, чем сам получаю... Я люблю в человеке то, что могу приподнять его лицо, погруженное в воды реки. Люблю извлечь из него особые интонации голоса, улыбку. Допустим, что только душа, стремящаяся вырваться из заточения, волнует. Стоит продержать погибающего хоть три секунды над водой – и в нем „просыпается доверие“. Ты не представляешь себе, каким становится его лицо. Возможно, у меня призвание открывать родники. Пойду искать их глубоко под землей...»

Слова эти адресованы Н. – подруге и другу, который полностью вытеснил в его мыслях последнее воспоминание о Ринетте, этом «выдуманном друге», как он не без горечи с иронией ее назвал. Никогда у него с ней не было настоящей близости – близость эту ОН одно время «изобрел». Ему надо было кому-то изливать свою душу. Потребность эту, потребность доверять кому-то самое сокровенное, что у него в мыслях и на сердце, он будет ощущать до самой смерти. Потому что хоть он и мужает с каждым днем, но никогда не состарится душой.

Однако чем старше он становится, тем уязвимее он в своих чувствах, тем легче его ранить.

«Я удивительно одинок, за исключением вот таких просветов...» – жалуется он в том же письме подруге.

Недоразумения, неприятности, разочарование в человеке причиняют ему чисто физическую боль: «внезапно, как ножом по сердцу».

Обычно столь вежливый и обходительный, он выказывал редкую нетерпимость к любому проявлению конформизма, к любому оппортунизму и даже самым незначительным сделкам с совестью. Сталкиваясь с такими беспринципными, лишенными самостоятельного мышления людьми, он становился резким, злоязычным. Тон его голоса, обычно глуховатый, теплый постепенно повышался, он начинал говорить быстрее, и его слова разили собеседника, как остро отточенные стрелы. Затем, через силу сдерживаясь, он умолкал, и ничто больше не могло вывести его из угрюмой замкнутости, он выключался.

Думается, именно эта нетерпимость ко всякому конформизму и отсутствию самостоятельного мышления и сблизила его с Н. и в особенности с Леоном Вертом в большей степени, чем какие-либо совпадения взглядов. Совпадали не их взгляды, а общая настроенность.

Леон Верт был диалектиком-материалистом, марксистом, хотя и не примыкавшим к какой-либо известной политической группировке. В подходе к социальным явлениям его взгляды резко отличались от взглядов Сент-Экзюпери, искавшего во всем духовное начало. Известно, например, что он долго убеждал Антуана не заканчивать «Землю людей» фразой «И только дух, коснувшись глины, обращает ее в человека». Он считал эту фразу неуместной, значительно снижающей содержание книги, потому что она могла создать двусмысленность – впечатление о божественном начале человека, что вовсе не входило в замысел автора. В том, что Сент-Экзюпери ее сохранил, сказалось нежелание пойти на уступку пониманию, зараженному каким бы то ни было конформизмом. Но в интересе, проявленном к марксизму, в принятии его методологии, в подходе ко многим вопросам все же проявилось несомненное влияние Верта.

«Я думаю, все согласятся с точкой зрения, что если даже в целом марксистские принципы весьма спорны, когда их прилагают к сегодняшнему обществу, значительно изменившемуся со времени Маркса... – записывает в свой блокнот Сент-Экзюпери, – ... можно считать, что сам марксистский метод сохраняет всю свою ценность...»

Художественный критик, журналист и писатель Леон Верт казался нелюдимым и несносным многим людям из литературного мира того времени. Антуан познакомился с ним еще в юности в том же салоне Ивонны де Лестранж, где он впоследствии встретил Н. Язвительный ум этого человека и независимость суждений сразу же привлекли внимание Сент-Экса.

Что до Верта, то, когда ему сказали об интересе, проявленном к нему Сент-Экзюпери, он только буркнул:

– Зачем мне знакомиться с летчиком?

В этом предубеждении против «летчика» он пробыл весьма недолго. С первых же фраз, которыми они обменялись, они почувствовали внутреннее родство. Родство это, или «настроенность», выражалось в непоколебимой приверженности ко всему, что возвышает человека.

Оба не умели и не желали мыслить прописными истинами, хотя бы и самыми высокими.

Впоследствии Верт напишет:

«И что мне до того, что он был велик и гениален и даже чистейший из людей?! Для меня существует только наша дружба. И если я нарушаю все же молчание, то только потому, что его часто малюют одной краской и в таком портрете невозможно найти ни малейшего сходства с оригиналом. Да, конечно, он был сподвижником Мермоза и Гийоме. Да, конечно, он сумел как-то опоэтизировать авиацию и сделать ее источником поэтического вдохновения... Да, конечно, героическая легенда о нем нерушима. Он и в самом деле был человеком своей легенды. И это чудо. Я даже знаю случаи, когда он превзошел свою легенду... Но этот героизм, который легко изобразить в лубочных картинках, был у него сам собой разумеющимся...»

Да, для Верта, как и для Сент-Экзюпери, самым главным была их философская дружба. И что еще имело большое значение в этой дружбе – Верт был намного старше Антуана, он годился ему в отцы. И хотя Верта и привлекало в Сент-Экзюпери его постоянное стремление совместить отвлеченное и конкретное, действие и мысль, труд и творчество, но он не был из тех друзей, что восхищенно ахают при каждой удачной фразе, прочитанной ими. Его суждения о творчестве друга были точны, справедливы, подчас остры. И он был единственным, от кого Антуан терпел эту остроту суждений.