Фату-Хива - Тур Хейердал

Вечером все собирались у костра и вместе с Теи пели старые песни. Или слушали рассказы старика про его детство в Уиа В ту пору на острове были школы Настоящие школы, где дети под страхом наказания заучивали наизусть предания о далеком прошлом, когда короли женились на родных сестрах и люди общались с богами. Тогда в прибрежных водах водилось много черепах, и люди населяли всю долину, даже склоны Натаху. Теперь же на горе остались лишь какие-то вертикальные ходы в пустые подземные полости. Наступили другие времена... Казалось, Теи в глубине души надеется, что мы общими силами возродим былое. Старый отшельник стал бодрее прежнего.

А через две-три недели долину наводнили новые гости. Поскольку Вео и его спутники не вернулись, многие жители Омоа во главе с нашим первым провожатым перевалили через горы, чтобы выяснить, что, собственно, происходит. В их числе было несколько отчаянных бузотеров.

По приглашению Теи все втиснулись в его две хижины. Сам хозяин хлопотал на кухне. Новоприбывшие не участвовали в добывании пищи. Они ограничивались приготовлением своего рода пива из апельсинов. День-деньской сидели сложа руки или пролеживали бока, ожидая, когда поспеет пиво, и требовали, чтобы Теи обслуживал их.

Алкогольные напитки были неизвестны в Полинезии, когда туда пришли европейцы. Азиатский обычай жевать бетель с известью распространился на восток только до рубежа, разделяющего меланезийские и полинезийские острова. Зато практически на всех островах Полинезии укоренился обычай пить каву; это говорит о его древности и о том, что он, видимо, принесен в эту область из какого-то общего центра. Аналогичный обычай - ритуальное потребление касавы - известен у американских племен от Мексики до Перу. На Тихоокеанском побережье Южной Америки этот напиток известен под названиями "чича", "акха", "кавау" и приготовляется точно так же, как полинезийская кава. Сначала разжевывают определенный корень (в некоторых районах Америки - кукурузу), и получившуюся кашицу выплевывают в миску с горячей водой. Дав смеси забродить, волокна отцеживают. Готовый безалкогольный сок, ферментированный слюной, пьют в честь обожествленных предков. Вплоть до прибытия европейцев американские индейцы и полинезийские племена не знали других хмельных напитков. Касава, кавау или кава не вызывает буйного веселья, как алкоголь, напротив, участники ритуала становятся молчаливыми, мрачными и сонными.

Когда же европейцы доставили на острова спиртные напитки, кава исчезла. И вот теперь у Теи мужчивы и женщины сидели и ждали, когда подойдет апельсиновое пиво, чтобы устроить настоящую попойку. Нам было не по себе. Мы знали, что пьяный полинезиец собой не владеет, он на все способен. Несколько десятилетий назад, когда на Маркизских островах впервые появилось спиртное, были отмечены случаи кровавых оргий, островитяне ели человеческие головы.

И началось... Теи тоже зазвали в компанию, заставили пить вместе с другими. Даже детей напоили допьяна и малышку Момо. Хуже всех буянил здоровенный детина, метис по имени Наполеон. Он в пьяном виде вообще терял рассудок. Двух жен уже забил насмерть. Теперь он ухаживал за Хакаевой, вдовушкой, которая, похоронив мужа, пошла через гору в Уиа. До отъезда патера Викторина она заплатила ему, чтобы быть уверенной, что покойный супруг попадет на небеса. Теперь Хакаева опять ходила в невестах с цветком за правым ухом.

В ту ночь незваные гости несколько раз пытались забраться к нам, но они были слишком пьяны, и мы сталкивали их с лестницы. Тем не менее кое-что из подарков, отвергнутых Теи, исчезло. Шум стоял неописуемый. Нет, если так будет продолжаться, придется нам уходить...

Гости из Омоа явно не собирались возвращаться домой через горы. На другой день после попойки те из них, кто не слишком упился накануне, побрели в лес за новой порцией апельсинов для пива. К нашему ужасу, Теи Тетуа, шатаясь, доковылял до нашей хижины и стал звать меня хриплым, недобрым голосом.

Я спустился по лестнице. Теи уставился на меня воспаленными глазами и пробормотал "этоутемониэуатевасодисо".

Язык плохо слушался старика, и я не сразу разобрал, что речь идет о 17,5 франка. Столько мы платили Иоане и его друзьям, когда они строили нам дом. Теперь Наполеон и его приятели подбили Теи потребовать с нас жалованье.

- Но Теи, - сказал я, - какой тебе толк от денег? Ты вот не захотел взять от нас подарки - может быть, теперь возьмешь?

Но Теи не слушал меня. Повернувшись, он заковылял обратно через речку, твердя свое "этоутемониэуатевасодисо".

Понятно, Лив расстроилась. Да и я перестал ломать голову над загадкой, откуда пришли предки Теи Тетуа. Сейчас важнее было решить, куда нам самим деться. Здесь оставаться невозможно.

...Несколько дней спустя я сидел на нашей лестнице и смотрел в море. На участке Теи бездельники дожидались, когда поспеет очередная порция пива. Женщины, сидя нагишом в реке, плескались в свое удовольствие. Вдруг я заметил над горизонтом столбик дыма. Пароход! Первый пароход, увиденный мной с берега Фату-Хивы.

До сих пор я критически относился к историям о потерпевших кораблекрушение, которые, подобно Робинзону Крузо, очутившись на чудесном тропическом острове, нетерпеливо всматривались вдаль и ждали, когда их подберет какой-нибудь корабль. А теперь сам сидел, бородатый и длинноволосый, на лестнице робинзоновского домика в обрамленной горами зеленой долине и жадно следил за струйкой дыма. Над горизонтом показались мачты, потом труба, потом часть высокого черного носа.

Пароход приближался к острову!

Лив присоединилась ко мне. Уже весь пароход видно, идет наискосок, приближаясь к Фату-Хиве. Там, на палубе - люди из нашего собственного мира. Наверно, стоят вдоль борта и любуются красивым островом. Как мы любовались когда-то, приближаясь к Таити. Кажется, вечность прошла с тех пор.

Рассматривают в бинокль свайную хижину на берегу... И конечно, приняли ее за жилье островитян, потому что пароход стал удаляться, очевидно взяв курс на Таити.

Мы снова в одиночестве среди ненадежных людей.

На другой день в Омоа отправился один молодой парень. Мы просили его захватить письмо для Пакеекее, но он отказался. Даже за плату.

А затем Лив однажды ночью проснулась от острой боли в ноге. И закричала, что постель кишит какими-то тварями. Я сразу сообразил, в чем дело. Тварь была всего лишь одна - длиннющая тысяченожка.

В слабом лунном свете мы перетряхнули все пальмовые листья, но ядовитый агрессор исчез.

Мы намазали оставленную мощными жвалами двойную ранку лимонным соком. Боль унялась, и на следующий день осталась только немота в ноге. С первыми лучами солнца мы встали и снова переворошили постель. И нашли желтую тысяченожку, которая по-змеиному свернулась под нами. Я отсек ей голову мачете. Мы продолжали искать, я убил еще одну тварь, а третья улизнула в щели в полу.

Пришла Момо с красными от бессонницы глазами, сообщила, что заготовлено много мисок апельсинового напитка, предстоит еще более веселое гулянье. Она недоумевала: почему бы нам не присоединиться? Улучив минуту, я подошел к спустившемуся к реке пареньку, выяснил, что он знает дорогу через перевал, и попросил его ночью провести нас в горы. Получив от меня аванс, он согласился.

В эти самые дни в долине произошло счастливое событие: дикая свинья родила шестерых поросят. Собаки выследили ее, поросята разбежались, но одного Момо поймала и отдала Лив. Это было милейшее существо - задорные глазенки, довольная улыбка на длинном тонком рыле, кокетливая завитушка на хвостике, розовые ножки и мягкая рыжая щетина с красивыми черными пятнами. Лив сразу прониклась к поросеночку нежностью и спрятала его в нашей хижине. Мы были рады хоть как-то отвлечься от творившегося кругом безобразия и усыновили звереныша, дав ему имя Маи-маи - так Момо называла поросят.

В ночь, когда был намечен побег, мы ни на минуту не сомкнули глаз из-за шума и гама за рекой. Всех громче орал Наполеон. Парень, с которым мы договорились, сдержал слово, пришел за нами, к тому же относительно трезвый. Лив не возражала против того, чтобы я выпустил на волю козла Маита. Пусть бежит к себе домой в горы. Но когда она снесла вниз по лестнице и поставила на землю похрюкивающего поросеночка, я увидел, что шея его обвязана гибискусовой веревкой. Лив вознамерилась взять Маи-маи с собой, готова была хоть до Норвегии везти.

- Ты с ума сошла, - прошептал я. - К тому времени, когда мы выберемся с острова, Маи-маи превратится в огромную толстую свинью. Представляешь, что она учинит на борту.

Однако Лив стояла на своем. И когда мы углубились в темный лес, она передала поросенка нашему провожатому, потому что Маи-маи наотрез отказывался идти на привязи. Но провожатый ни за что не хотел его нести, пришлось мне завернуть Маи-маи в один плед с фотокамерой. Остальное имущество взял проводник; особенно счастлив он был, что ему доверили табак и другие предметы роскоши из лавки Боба, отвергнутые Теи.