Современный чехословацкий детектив (сборник) - Войтех Стеклач

Якуб занялся уборкой. Работа спорилась, он справился быстрее, чем предполагал. Буфет сверкал чистотой, недавно выкрашенная черной краской плита выглядела вполне пристойно, надраенная электроплитка так и сверкала. «Чего ради я расстроился из-за старика?» — ворчал он про себя, хотя был даже доволен: злость на старого Лакатоша заставила его приняться за уборку, которую он откладывал по меньшей мере месяц. Неважно, что прилежные сельские хозяюшки справились с весенней уборкой еще до пасхи. Разве для одинокого, покинутого мужчины так уж важен порядок? Правда, после ухода старика стало ясно, что от гостей Якуб не застрахован. Например, от прихода Юлии Крчевой. Ведь, вмешавшись в дело Беньямина, он явно вызвал в ней интерес к своей особе. И, видимо, не только в ней. Если хорошенько подумать, Лакатош тоже появился неспроста. Только наивный человек поверит, будто он так печется о репутации внука. Пришел, чтобы-де Калас не говорил о нем, не преследовал его даже слабой тенью подозрений. Старик что-то знает, что-то очень важное. «Ах, подонки! — поносил он деда с внуком. — Делают вид, будто заботятся о репутации, но, коли копнуть, бог знает что за этим скрывается! А тут еще Джапалик им подыгрывает! Если он рассчитывает, что я поверю в сказку о том, как Игор превратился в примерного работника, то он глубоко ошибается!»

Так получилось, что в своей злости Калас не обошел ни председателя кооператива, ни самого доктора Карницкого. Все считают меня дураком! Один поет дифирамбы своему трактористу, другой из-за этого Игора мне угрожает, а третий делает вид, будто ничего не случилось. При этом до них не доходит, что ведут они себя неестественно, непривычно. Ведь Игнац Джапалик ругает всех и каждого, недоволен даже своими передовиками. Доктор Карницкий, подначивавший меня на всякие авантюрные затеи, стоило мне взяться за дело, начал меня отговаривать. А старый Лакатош? В новых, послевоенных условиях превратился в вечного просителя! Спрятал свою кулацкую гордость в карман и стал всего добиваться красным словцом. Только наблюдательный человек мог заметить, что перед ним хитрый пройдоха. Действенная тактика: кающийся бывший середнячок — богатеем он был, разумеется, лишь по важниковским масштабам — вызывал к себе симпатии и как бы даже на собственном примере подтверждал, что новые времена несут и новый тип отношений между людьми, меняют взгляды и формируют новые характеры. «Наша эпоха, товарищи, убеждает даже самых рьяных недоброжелателей, что мы на правильном пути», — слышал как-то Якуб Калас, в очередной раз повышая на курсах квалификацию. Однако великая объективная правда истории не принимала во внимание того факта, что ловкие людишки умеют, когда надо, менять личину. Матей Лакатош притворялся всю жизнь, никто этого не может отрицать. Для него всегда существовал только один вопрос: кого и как околпачить, из кого что выбить. Обычное свойство людей, привыкших к богатству. Как в старой индийской пословице: кто хоть раз оседлал тигра, никогда с него не слезет. Лакатош поддерживал новый народный режим, чтобы не чинить затруднений сыну, не мешать ему на пути к высоким должностям, потом старался обеспечить выгодное положение внуку. Неважно, что из этого ничего не вышло и Игор стал простым трактористом! Зато у него блестящая анкета. И наконец, не вечно же ему торчать за баранкой! Матей Лакатош — весьма своеобразный деревенский старик, с широким кругозором. Энергичный, целенаправленный собственник! Время от времени он выпускает улиточьи рожки, как бы прощупывая, какие у него шансы. «И такому человеку я должен помогать? — обратился к своей совести Якуб Калас. — И такого человека я должен бояться? Никогда!»

После ужина Калас направился в деревню. Прогуляться. Дома вдруг сразу стало тесно — а на улице так хорошо! События последних дней, как бы он ни пытался подходить к ним со спортивными мерками, его взволновали. Не надо было торопиться на пенсию, размышлял он, уже шагая по улице, только скучаю и придумываю всякие глупости. Привык к людям, а теперь, когда вокруг только голые стены, стал совершенно беспомощен. Игнац Джапалик оклеил свою квартиру обоями, повесил несколько цветных фотографий — воспоминаний о разных событиях в жизни… А что повесить на стены мне? Какие у меня воспоминания? Правонарушители, преступники, бродяги…

По крутому склону он вышел к железной дороге, ходил по путям, пробирался между вагонами, из которых железнодорожники собирали составы. Кто бы лет двадцать назад сказал, что когда-нибудь в Важниках будет такой железнодорожный узел! Вместо четырех колей — четырнадцать, и все забиты локомотивами! На кладбище за железнодорожной станцией под развесистыми, еще не зазеленевшими кронами терновника и акаций Калас нашел могилы родителей. Завтра надо будет тут немного прибрать — задал он себе новую задачу, и при мысли, что когда-нибудь его могилу некому будет привести в порядок, кольнуло в груди. Он пошел по посыпанной гравием дорожке, торопясь покинуть кладбище.

Возле старой школы за колокольней присел на скамейку.

Село что-то тихо мурлыкало. Вопреки прохладной погоде отовсюду веяло весной: из парка перед колокольней, с газонов вокруг памятника освободителям, из садов, с крылечек и из полуоткрытых окон. Деревенские дома глубоко вдыхали ароматный весенний воздух. Огородники с трогательной заботливостью следили, чтобы температура под ребристым сводом парников не упала ниже двадцати градусов, и обогревали перекрытые полиэтиленом длинные туннели керогазами или обыкновенными дровяными печурками, нашлись и такие экономные, которые обходились электрическими лампами или даже свечками, — и все дружно вели подсчеты, прикидывали, стараясь определить, сколько заработают на салате, на сладком перце, огурцах, помидорах… Налоговые обложения убивали их естественную, можно даже сказать, врожденную инициативу, их ласковое общение с землей. Огородники поносили всяческих чинуш, бродивших по их садам и замерявших парники, старались подольститься к заготовителям, которые, скупая овощи, применяли тактические ухищрения, мудрили, играли на нервах сельчан, потому что тоже хотели получить свою долю, поживиться за их счет. Но все равно люди выращивали овощи, гнули спины над грядками с рассадой, поливали, любовались первыми всходами, жили своим трудом и ради своего труда. Заманчивый мираж прибыли, денег — безотказный и действенный мотор, хотя чулки, где обычно хранят свои сбережения трудолюбивые крестьянки и рачительные хозяева, начнут наполняться только в пору, когда из деревни потянутся доверху наполненные грузовики, везущие овощи горожанам, которым для поддержания здоровья необходим постоянный приток витаминов.

Эти мысли принесли Якубу Каласу внутреннее облегчение. Точно кто-то перерубил путы, связывавшие его тело, стягивавшие его, душившие. Он глубоко вздохнул. «Завтра же пойду к старому Лакатошу и извинюсь, — решил он. — Зачем надсаживаться, спорить, жить в напряжении и конфликтах? В конце-то концов, что я знаю об Игоре? Может, и впрямь бью мимо цели?» Калас шагал вниз по сельской улице. Хоть осмотрю все как следует. Живу тут и ничего не знаю, не вижу, прячусь от людей в своей развалюхе, точно пустынник, а другие тем временем строят красивые дома. Перестроил дом и Лакатош, с умом воспользовался дедовским наследством, из старых стен соорудил целый дворец. Вот что значит хотеть и уметь жить!

История с Крчем не выходила из его головы. Мысль даже работала как-то легче. Возникали новые соображения: какая, например, связь между Алисой и Любомиром Фляшкой, между Фляшкой и молодым Лакатошем? И верно, суть не в том, что оба молодых человека знакомы с красивой девушкой. Интересней другое — если фотограф поставляет, и явно в широких масштабах, изображения голых девиц для своих ближайших знакомых, то Игор Лакатош, благодаря своему деду, имел дело с нагими девчонками еще с детских лет. Вслух об этом тогда никто не говорил, зато длинные языки, щедро сдабривая пикантные вести желчью и завистью, шепотом разносили их по селу. Долго еще толковали, что, пока старый Лакатош испытывал платонические наслаждения, дав волю старческой извращенности, внук подглядывал в дверную скважину и тоже получал немалое удовольствие. А позднее, мол, вымогал у некоторых несовершеннолетних исполнительниц стриптиза и более существенную приязнь. Да неужто же люди, объединенные общими интересами и слабостями, не изыщут возможность как-то продолжить сладострастные утехи? Вполне вероятно. Однако тут вновь возникает неприятный, назойливый вопрос: как все это связано с Беньямином Крчем? И вообще — связано ли? Со времени, когда старик греховодничал, прошло лет десять-пятнадцать. Старшина постепенно склонялся к мысли, что в поисках убийцы, скорее всего, натолкнется на что-то совсем другое, на что-то вроде «сельской мафии».

Еще бы хоть немного уверенности, что он на правильном пути, что напал на след! След — залог успеха! Без следа с места не сдвинешься. С другой стороны, его злило, что он поддается сомнениям, хотя фактов, записанных в его блокноте, с лихвой хватило бы, чтобы уличить преступника. Недавно — скажем, еще вчера, еще час назад — Калас так и думал. Но село не давало сосредоточиться. Оно жило слишком здоровой жизнью, чтобы искать здесь злодея. Все говорило в пользу несчастного случая. Ведь в таком нормальном, живущем заведенным порядком обществе никто не желает смерти соседу. «Видно, недостает мне настоящего следовательского опыта, — решил он. — Так я скоро превращусь во всеобщее посмешище. Даже в трактир боюсь заглянуть. Каждый на меня косится и скалит зубы. Болван из болванов позволяет себе показывать на меня пальцем. А почему бы и нет? В конце концов, кто я такой? Чем я мог заслужить их уважение? Чем вообще человек заслуживает почет? Тем, что совершает бессмысленные поступки? За годы службы я так ничего и не достиг, а теперь вдруг надумал прославиться? Однако знать бы, кто разнес на хвосте, что я занимаюсь делом Крча? Да и распространял ли кто эту новость? Может, сплетня возникла сама собой? Люди думают, сопоставляют… Заметили, что я был у Юлии. До того сиднем сидел дома, а тут шныряю по селу! Подозрительно! Деревенский житель — натура тонкая, а времени подмечать, что творится вокруг, у него предостаточно».