Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Однако его остроумные рассказы не могли полностью заменить мне воздух. Но нет мудрости без хитрости. Поэтому, как бы между прочим, я сломал оконные ставни и возражал против того, чтобы ставили новые. Я пообещал квартирному хозяину, что перед тем как съеду, я их починю.

Я даже пытался убедить домочадцев, что не стоит бояться воров, по двум причинам: во-первых, вору здесь просто нечего красть; а во-вторых, я ведь сплю у самого окна и сразу услышу, если кто-то попытается залезть в него. Однако мое красноречие пропало втуне, мне не удалось убедить их в справедливости моих слов. Дочь квартирного хозяина твердила, что пусть лучше жилец, который ломает ставни ради своего удобства, ищет себе другую квартиру. Вот так получилось, что дружелюбием Моти-пекаря я наслаждался только в течение трех месяцев.

Несмотря на неудобные условия проживания, в эти месяцы мне удалось многого достичь. Я очень много и учился и читал. Самые большие успехи я делал в математике – особенно в алгебре, которую я тогда только начал учить, – и в чтении книг по литературе и истории. В Прилуках была хорошая библиотека. Среди книг, прочитанных мною в то лето, наибольшее впечатление произвела на меня книга Бокля «История цивилизации в Англии»{401} и книга Дреппера «История умственного развития Европы»{402}. Обе книги были мною прочитаны в переводе с английского на русский. В то время считалось, что у человека, читавшего эти книги, есть шанс стать образованным и «развитым». Друзья порекомендовали их мне, ничего не зная про мой специфический интерес к истории. Особенное впечатление произвела на меня книга Бокля. Мне хорошо запомнилось описание падения Испании{403}, и я негодовал на то, что автор много пишет об изгнании «мавров» (мусульман) и почти ничего не пишет об изгнании евреев. Каждая глава – и особенно первая глава, с рассуждением про историю как науку, – пробуждала во мне множество мыслей, у меня в голове уже зарождались планы исторических работ, исследований и очерков. Впечатление от второй книги было менее сильным, хотя меня удивила широта охвата и эрудиция автора в различных областях науки.

Я приобрел себе друзей как среди экстернов, так и среди еврейской части учеников прилукской мужской гимназии. И эти друзья – кое с кем из них мы ходили на одни и те же занятия – немало помогли мне продвинуться в учебе. Всех экстернов можно было разделить на три типа: дети домовладельцев, радикалы и ученики йешив. Из учеников первого типа я близко сошелся с двумя примерно моего возраста, Хаймовичем и Гогилем из Гадяча, с которыми я еще раньше был немного знаком. Они ежемесячно получали из дома деньги на карманные расходы и на оплату учителей. В первой половине дня они сидели дома и вместе готовили уроки. Они ежедневно занимались дополнительно по нескольким предметам и ежегодно сдавали экзамены, чтобы получить ведомость с экзаменационными оценками за четвертый, пятый и шестой классы гимназии. Они читали книги по учебной программе и были учениками-экстернами в самом прямом смысле слова. Но были среди экстернов и «учителя», поднаторевшие в подготовке других учеников к экзаменам, – это были, как правило, экстерны, получившие аттестат зрелости, но еще не поступившие в университет; они жили в ожидании поступления и тем временем занимались преподаванием. Я сдружился с двумя такими юношами, которые к тому же преподавали мне математику, русский и латынь. Был еще один типаж экстернов – радикалы, чья готовность к экзаменам была близка к нулю, что, однако, совершенно их не волновало. Важнее всего для них была политическая и общественная деятельность. Кроме того, были экстерны – ученики йешив, которые хоть и перестали изучать Тору и начали получать общее образование, но по мировоззрению и отношению к жизни навсегда оставались йешиботниками. Среди представителей двух последних типов мне особенно запомнились двое юношей. Один – по фамилии Миркин, из Бобруйска. Он, кажется, стоял во главе городской бундовской ячейки. Высокого роста, в очках, скрытный и загадочный – смотрит на тебя, но практически не видит, – он старался лишний раз не спорить со мной и снабжал меня нелегальной литературой. От него я получал «Ди Арбайтер штиме»{404} – печатное издание Бунда – и постоянно читал его. Особенное впечатление на меня тогда произвели споры между Бундом и ППС (Польской социалистической партией){405}. Меня поразила острота полемики, она задела какие-то еврейские струны в моем сердце. Ну и кроме того, Миркин постоянно давал мне необходимые учебники и книги для чтения, делая это очень тактично, как бы между прочим.

Второй друг – ему было примерно 28–30 лет, и его называли «галутный ученый» или «вечный студент». Его внешность и характер напоминали мне Шмуэля из Млат, который был в Тельши. Этакий юный талмудист. Он готовился к экзамену на аттестат зрелости, и самым ненавистным для него предметом была русская литература. Он тоже – в точности, как мой отец, – удивлялся и недоумевал, откуда у меня такой интерес к русской литературе. Он говорил, что мало кто из отрекающихся от веры столь же презрен, как тот, кто, познав Тору и науки Израиля, вместо того, чтоб углубиться в изучение книг Рамбама и рабби Йехуды Галеви, вместо того, чтоб учить наизусть строки «Ты ждешь ли еще, Сион?», начинает зубрить русских поэтов XVIII и начала XIX века, пытаясь найти у них мысли и идеи, которых там нет и в помине, и вести порочные проповеди об их красоте, которая и не красота вовсе, а уродство из уродств.

Этот юноша был для меня живым воплощением героя книги Менделе Мойхер-Сфорима «Кляча», Исролика Сумасшедшего, который сошел с ума, изучая древнерусскую словесность.

Первые четыре месяца мне удавалось зарабатывать с большим трудом, и в конце концов друзья нашли мне «кондицию» (т. е. место для преподавания) в деревне, в маленьком еврейском поселении, и я надеялся, что в часы досуга смогу продолжить мои занятия и за зиму сумею скопить немного денег на лето. После праздников я поехал в деревню Рудовка, которая была в 12–15 верстах от города. Деревня и окрестные земли принадлежали семье графа Ламздорфа{406}, который был в то время министром иностранных дел России. Арендатором деревни был богатый еврей (Немковский, кажется), на которого работало еще несколько еврейских семей. Бухгалтер арендатора и был тем самым человеком, который пригласил меня туда. Говоря точнее, его жена приехала в Прилуки искать учителя – в городе существовала «биржа труда» для репетиторов, я был туда записан в определенной категории, и она пригласила меня на довольно хороших условиях: жилье, питание и жалованье в 90 рублей за 6 месяцев; отдельная комната для занятий и число учеников – от 8 до 10. Когда же я приехал к ним, то оказалось, что условия несколько отличаются от предложенных. Обещанная мне комната совмещала сразу три функции: кухни, комнаты для занятий с учениками и моей спальни. Число учеников оказалось чуть ли не вдвое большим: 14 против обещанных 8. Вместо 90 рублей за полгода выяснилось, что мне собираются заплатить только 78… и уже через месяц у меня закрались большие сомнения в том, что мне вообще заплатят обещанное. У квартирного хозяина была взрослая дочь – даже очень взрослая, как мне тогда представлялось, – высокая и красивая девушка, скромная и молчаливая, которой хронически не везло, и она доставляла много волнений матери и огорчений отцу; и двое сыновей, которые то и дело дрались, и из-за тесноты в квартире оба спали… на печи.