Руины стреляют в упор - Иван Новиков

Дубы еще похвалялись своей моложавостью. Но и их кроны то там, то здесь осыпала желтоватая седина. А зябкие осины уже дрожали и ныли от холода, хотя и не слышно было ветра и солнце еще светило.

По обеим сторонам лесной дороги багровели брусника, клюква. Будто хитрые лисьи глазки, смотрели на путника ягоды крушины. Синевой отливал можжевельник. Манящая, ласковая осень царила над просторами родной Белоруссии.

Жан шел по лесной дороге и не чувствовал усталости. По еле приметной тропинке он свернул в кустарник. Ноги утонули в мягком мху. Упругие ветки хлестали по лицу.

Вскоре на полянке показалась хата лесника. Во дворе, за изгородью, хрипло залаяла собака. Из хаты вышла хозяйка, осмотрелась и, заметив высокую, широкоплечую фигуру Жана, издали улыбнулась:

— А, Жан пришел! Пожалуйста, пожалуйста, такому гостю всегда рады. Жалко, старик мой куда-то пошел. Но он обещал скоро вернуться. Заходите в хату, раздевайтесь, отдыхайте.

Упрашивать Жана не нужно было. Всюду, куда он ни приходил, чувствовал себя как дома. И всякий раз не обходилось без шуток.

— А вы, матуля, все молодеете, ей-богу, молодеете, — похвалил он хозяйку. — Только бы не сглазить!

— Что это вы сегодня? — даже покраснела она. — Такой разговорчивый! Не то что мой старик... Он все молча. Привык в лесу больше слушать, чем говорить.

— Знаете, это теперь не порок. Наоборот. Молчаливые люди очень нужны.

Хозяйка поставила на стол крестьянскую еду. Жан ел и после каждой ложки похваливал кушанье: и вкусное, и наваристое, любой ресторанный повар позавидовал бы.

Вскоре пришел сам лесник. Крепкий старик с широченной седой бородой, он смотрел на Жана светлыми, пытливыми, совсем молодыми глазами. Под густыми, порыжевшими от табака усами затеплилась скупая улыбка.

— А, Жан! — и крепко, по-молодому, пожал гостю руку.

Старик и в самом деле был неразговорчивый. Бросил два-три слова и замолчал.

И так до утра. А утром вместе с Жаном он пошел на Палик.

Кроме медикаментов Жан нес с собой ценные сведения о фашистских военных частях, размещенных в Минске, и о работе железнодорожного транспорта.

Командование партизанской бригады «Дяди Коли» предложило ему отдохнуть несколько дней.

— За это время мы подготовим мины и термитные шашки, которые просил горком партии. Отнесете в город.

Он согласился. И, пользуясь тем, что выдалось свободное время, решил послать письмо родным. Попросил в штабе два листа чистой бумаги и сел писать.

А кому? Жене? Неизвестно, где она. Выбралась ли тогда на восток? А может быть, попала где-нибудь под фашистскую бомбу или под автоматную очередь гитлеровских десантников?

Матери? Так она же под Барановичами. И он там недавно был.

Больше некому. Разве тестю написать. Он же в Казанском облвоенкомате работает. Если Тамара успела эвакуироваться, то она обязательно поедет к родителям. Узнав, что сюда иногда прилетает самолет с Большой земли, он решил послать тестю весточку о себе. Вначале перо быстро забегало по бумаге.

«Добрый день, дорогие папа и мама, а также Люда!

Может быть, Тамара дома (но это вряд ли). Или, может быть, вы имеете с нею связь, то передайте...»

Тут он запнулся. А что передать? Он и сам не знал, как высказать то, что переживал в эту минуту.

«...Но что передать, и не знаю...»

Он рассказал, как тяжко пережил нападение гитлеровцев на Советскую Родину, как стал сражаться с врагом. «Я являюсь красным партизаном, — писал он дальше, — и этим званием горжусь, и вы гордитесь, что ваш близкий не в рядах холуев».

Потом описал трудности, которые приходилось переживать партизанам, рассказал об издевательствах гитлеровских бандитов над мирным населением и пленными. «В Минске есть парк культуры и отдыха, а напротив него в недостроенных помещениях находился лагерь военнопленных. Как их там били, морили голодом, даже воды не давали вволю! И результат — за шесть месяцев прошлого года 18 тысяч человек было брошено в ямы один на одного и поставлен памятник высотой около двух метров и ширнной больше метра. Получается квадрат. На нем написаны фамилии и имена похороненных. Очень и очень много. А внизу с одной стороны написано: «2859 неизвестных» — и так с других сторон.

Всего не опишешь. Я сам свидетель и на сегодняшний день живой. Буду мстить за разрушение наших сел и городов, за издевательства...»

Свернув листочки, положил в конверт и написал адрес тестя: «г. Казань, ТАССР, Татвоенкомат, ул. Свердлова, дом 52, Петровым».

Письмо было оставлено в штабе. Но случилось так, что его не могли переслать на Большую землю. Оно попало в штабные бумаги, оттуда — в архив, и только через девятнадцать лет мы прочитали его. Строчки, адресованные родственникам, голосом живого Жана передают нам его любовь и ненависть: любовь к своему народу, своей Родине и ненависть к фашизму. Они звучат как завещание тем, кто остался живой.

СД и Абвер детально разработали операцию. Они, через свою агентуру, проследили за членами комитета и активными подпольщиками. Фашистская агентура глубоко проникла в подполье. Только Рудзянко и Филипенок знали десятки людей, которые участвовали в работе партийной организации.

В ночь с 9 на 10 октября была схвачена семья Вороновых. Правда, их не подозревали в связи с горкомом партии. В последнее время Вороновы на своей квартире печатали много продуктовых и хлебных карточек и раздавали знакомым. Одна из знакомых и выдала их. Вороновых страшно пытали, но они никого из подпольщиков не назвали.

После ареста Вороновых их сосед и друг Тимох Трофимук, на квартире у которого печатались листовки и первый номер «Звязды», запер свою квартиру и спрятался у знакомых на Комаровке.

Жан вместе со связной из отряда «Дяди Коли» Олей Курильчик пришел в Минск 27 сентября. Он принес термитные шашки и взрывчатку, чтобы по решению комитета вывести из строя ТЭЦ и водопровод, сжечь парашютную фабрику.

В тот же день на Подлесной улице, на квартире Александры Янулис, он встретился с Василем Сайчиком и Сергеем Благоразумовым. Руководители партизанских бригад, в которых ему довелось побывать, просили присылать как можно больше испытанных, проверенных людей. Эту просьбу и нужно было обсудить с Сайчиком и Благоразумовым. Они имели хорошие связи с лагерями военнопленных, вывели много людей оттуда.

— Как у тебя с документами? — спросил Жан у Сайчика.

— Бланков хватает. Зорик и Иван Козлов, если нужно будет, оформят все как следует, хлопцы работают хорошо.

— Тогда давайте готовить новую группу пленных. Только проверяйте как следует, кого попало не тащите. Как бы провокаторов не подцепить. Гестаповцы, видно, насторожены, столько людей у них из-под носа выскользнуло.

— Завтра же начну готовить, — согласился старик. — Меня беспокоит, что Ватик на явку не пришел. С пятницы я не видел его. Так раньше никогда не было.

Новость встревожила Жана.

— С пятницы нет, и вы даже не узнали, почему? Ведь это же черт знает что! Разве можно так работать? Немедленно нужно все выяснить.

Они вскоре разошлись. И в тот же день все узнали, что Ватик, Ганна Ширко («Тетя Нюра») и многие другие подпольщики схвачены СД.

Нужно было предупредить тех, кто оставался на свободе. Во все концы города понеслась невидимая эстафета — от подпольщика к подпольщику, с квартиры на квартиру: остерегайтесь, начались аресты. Десятки людей успели перебраться из Минска в партизанские отряды. Десятки, но не все. Руководство горкома было уже на примете в СД. За ним установили особое наблюдение.

Насторожился и Жан. Всегда находчивый, он не растерялся и на этот раз. Зайдя на квартиру к одной знакомой женщине-врачу, которая время от времени приносила медикаменты и бинты для партизанских отрядов, прежде всего спросил:

— Что нужно сделать, чтобы сразу стать брюнетом?

— А мне блондины больше нравятся, — ответила она, приняв его вопрос за очередную шутку.

— Нет, я серьезно спрашиваю.

— Если серьезно, то это не очень сложно. Подожди, я сбегаю в аптеку к Лиде Девочко. У нее должны быть такие химикаты.

— Кстати, попроси у Лиды темные очки. У нее должны быть...

— И это можно.

— Только не задерживайся.

Через какой-нибудь час она вернулась и повела Жана к умывальнику.

Женские пальцы ласково ворошили его мягкую волнистую чуприну. Он закрыл глаза, а она поливала и поливала его каким-то неприятным раствором.

— Хочешь быть красивым, так терпи...

Через несколько минут Жан стал неузнаваем. Белые волосы, которые зачесывались до того времени назад, стали совсем черными. Темные очки спрятали глаза. Продолговатое лицо, казалось, еще больше удлинилось, вытянулось, и сам человек будто постарел на двадцать лет. Даже фигура его изменилась. Жилистая длинная шея втянулась в плечи, вдвое стала короче, а плечи сгорбились. Старик — да и только!