Темный ангел - Салли Боумен

– Что случилось?

– Какой-то несчастный случай, – сдавленным голосом и с отсутствующим выражением лица ответил Окленд.

– За врачом послали?

– Врач, думаю, уже здесь.

С этими словами Окленд резко повернулся на звук подъезжающей машины. Она на полной скорости влетела на дорожку к дому и, заскрежетав тормозами, остановилась перед Фредди так резко, что из-под колес полетел гравий. Из кабины выбрался доктор Хэвиленд: лицо у него было красным и небритым, бакенбарды растрепаны, шляпа нахлобучена на лоб. Он держал при себе медицинский саквояж из крокодиловой кожи, и его появление среди хаоса – появление человека, знающего, что делать, – вызвало единодушный вздох облегчения в группке горничных.

Прибытие доктора привлекло всеобщее внимание; когда он подошел к Гвен и членам ее семьи, только Окленд остался в стороне, как и в предыдущий вечер, перед появлением кометы. Он держался в отдалении, и Джейн Канингхэм, вышедшая на ступеньки с миссис Хьюард-Вест, увидела, как Окленд вскинул голову, поднял руку, показывая куда-то, как и прошлым вечером.

Джейн повернулась, сощурив близорукие глаза. Сначала она ничего не могла разобрать, потом постепенно взгляду ее предстала группа, на которую указывал Окленд.

В долине внизу стоял плотный розовато-лиловый туман, как нередко бывает весенним утром. Он затягивал край озера и лес, и из-за его плотной завесы постепенно вырисовывалась группа людей. Их было человек девять, может, десять. Они двигались медленно и неловко, оступаясь и оскальзываясь, заглушенно доносились сдавленные возгласы и призывы смотреть под ноги, идти осторожнее.

Они что-то несли. Джейн прищурилась: люди теперь были ближе, и она видела, что четверо тащили носилки из веток. На носилках грудой тряпья лежали знакомые клетчатые пледы, которые в Винтеркомбе часто прихватывали с собой, когда предполагался пикник в лесу или ленч после стрельбы по фазанам.

– О, моя дорогая, – тихо сказала миссис Хьюард-Вест, вцепившись Джейн в руку. Среди стоящих на террасе воцарилось молчание. Джейн знала, что все пытаются разглядеть то же самое – лицо, которое оставалось прикрытым.

Группа, появившаяся из леса, приближалась. Джейн видела теперь, что даже лицо Каттермола, самого здорового из всех, стало зеленоватого цвета, и его трясет. Он стянул с головы твидовую шляпу и, приближаясь, крутил и комкал ее в руках, словно испуганный ребенок перед учителем. В пятидесяти футах группа остановилась, как бы не желая подходить ближе. Но все стоящие у дома застыли в неподвижности, и никто не проронил ни слова. Каттермол что-то сказал, и медленно, осторожно, отворачивая лица, они опустили свою ношу.

Горничные затрепетали; Монтегю Штерн затаил дыхание; Окленд напрягся. И Джейн, и Фредди не отрывали глаз от происходящего. Теперь они видели очертания тела под пледом, краешек белой рубашки, кровь и болтающуюся из стороны в сторону голову.

Гвен, отбросив в сторону руку Мальчика, сделала движение вперед. Подойдя к телу, она наклонилась и встала на колени прямо на гравий. Каттермол было поднял руку, как бы стремясь предостеречь ее, но потом позволил ей упасть. Гвен откинула в сторону клетчатый плед.

Она предполагала, что произошел несчастный случай с огнестрельным оружием, но никакое оружие не могло нанести такую рану. Гвен потрясенно уставилась на нее. Видно было, что она во власти шока. Лежащее перед ней тело было настолько залито кровью, что на первый взгляд невозможно было определить местонахождение раны, нельзя даже было узнать человека перед ней. Его кисти, предплечья, лицо – все было в рваных ранах, рот превратился в кусок сырого мяса, залитый кровью, губы были разорваны, зубы обнажены, ногти на руках сорваны, а подушечки пальцев черны от свернувшейся под кожей крови; руки, подобно когтям, вцепились в лохмотья одежды; кисти были неподвижны, а запах – на секунду Гвен пришлось отвернуть лицо, – запах был ужасен.

Гвен с изумлением подняла глаза на Каттермола. Каттермол замялся, а подошедший доктор Хэвиленд, поставив рядом свой саквояж, раздвинул обрывки. Гвен оцепенела. Из-за спины раздался стон и рыдания одной из горничных. От правой ноги человека остались лишь ошметки. Ниже выломанного колена ее просто не было. Ступня без обуви была подсунута под тело; обломок раздробленной кости, прорвав плоть, ярко и влажно блестел на солнце.

– Боже милостивый, – еле слышно пробормотал доктор Хэвиленд. Он повернулся к Каттермолу. – Господи, человече, что же случилось?

– Капкан, сэр, – понизив голос, сказал Каттермол. – Должно быть, он попал в него за несколько часов до того, как я его нашел. – Он замялся. – Он, должно быть, дико бился, стараясь освободиться, как делают дикие животные. Поэтому у него такие руки, сэр… и язык. – Он нагнулся к уху доктора Хэвиленда и, понизив голос, чтобы Гвен не могла расслышать его, прошептал: – Он прокусил его, сэр, начисто прокусил… Но он жив, сэр, вот в чем дело. По крайней мере, был жив, когда мы высвободили его…

Доктор Хэвиленд повернулся, и лицо у него помрачнело. Гвен рядом с ним не шевелилась. Врач нагнулся к ней – это зрелище не для леди.

– Мадам… – Он взял ее за руку, чтобы помочь подняться, и оглянулся на дворецкого. – Будьте добры, мадам…

Гвен по-прежнему оставалась неподвижной, и доктор беспомощно посмотрел на молчаливую группу поодаль. Наступило секундное замешательство. Мальчик, старший из сыновей, который мог прийти на помощь, был в ступоре. Наконец первым сделал шаг вперед Окленд. Он взял мать за руку и сжал ее.

– Давай уйдем, – тихо сказал он. – Уйдем, мама. Пусть Хэвиленд посмотрит, если…

Окленд так и не закончил предложение. Внезапно он встрепенулся, краем глаза заметив какое-то движение, какую-то метнувшуюся тень. Подняв глаза, он увидел, что это Констанца и что она бежит к ним. Она проталкивалась сквозь тех, кто стоял у носилок, проскользнула, уворачиваясь, и, прежде чем Окленд смог остановить ее, не даваясь никому в руки, кинулась к телу, лежащему на носилках. И тут она закричала. Она издала звук, которого Окленд никогда не забудет, которого не забудут все, кто слышал его в тот день, – ужасающий дикий вопль. Это был не крик ребенка, это был вопль гнева и скорби, пронзительный и резкий, как вскрик чайки. Высокой нотой он разнесся в воздухе, затем Констанца зарылась лицом в запрокинутое горло, в то, что некогда было аккуратной напомаженной бородкой.

– Папа! – закричала она и снова закричала, тряся его. – Папа…

Вокруг стояло полное молчание; тело Шоукросса дергалось, а его голова перекатывалась из стороны в сторону.

Констанца подняла глаза. Вскинув искаженное бледное лицо, она обвиняющим взглядом уставилась на тех, кто стоял вокруг нее: на Гвен, на Окленда, на Мальчика и Фредди, на врача и Каттермола.