Смертельный лабиринт - Андрей Станиславович Добров

Он видел то тонкие предплечья, то узкие пальцы ног. Наконец скользнул по холмику волос внизу плоского подрагивающего живота. Феде стало очень жарко, сердце колотилось так, будто он пробежал не меньше версты. И со стыдом он понял, что естество выдало его – штаны в районе гульфика оттопырились. Он чувствовал, что вот сейчас не выдержит, что семя его изольется, что сладостная истома уже охватывает тело. И порывисто отвернулся, посмотрел в окно, только чтобы не видеть ее тело.

– Что? – разочарованно спросила девушка. – Я так некрасива?

– Очень красива! – сказал он горячо, однако не поворачиваясь.

– Тогда в чем дело?

– Не могу сказать.

– Говори немедленно! Слышишь!

Она подошла, повернула голову юноши и посмотрела прямо в глаза.

– Я приказываю! Говори!

Он снова сглотнул.

– Боюсь не сдержаться.

Сначала она удивилась, а потом весело рассмеялась и вдруг схватила его прямо за оттопыренный гульфик. И тут же судорога пронзила тело Федора. Он со стоном вытянулся, чувствуя, как семя густой струей бьет прямо в подштанники и горячо впитывается. Луиза, закусив нижнюю губу, наблюдала за его лицом.

– Так не пойдет, – сказала она, – что это ты надумал? Наслаждаться в одиночку? Ну-ка, смотри, и штаны у тебя промокли. Как ты домой пойдешь в таком виде?

– Прости, – пробормотал Федор, лицо которого залилось густой краской стыда.

Он и не знал теперь, что делать. Наверное, надо было бежать прочь.

– Давай-ка снимай все, – приказала Луиза. – Надо просушить. Давай, что стоишь столбом!

И она сама начала стаскивать с него одежду. Наконец и Федор остался в чем мать родила. Не дав ему опомниться, Луиза схватила юношу за руку и потянула к кровати. Откинув покрывало, она уложила его, а потом легла рядом и прижалась.

– Ну, милый мой шпион, – сказала девушка, – я тебя теперь просто так не отпущу.

Она прижалась к Федору всем своим длинным горячим телом, закинула на него ногу и начала целовать. Он целовал ее в ответ, но в душе мучился вопросом – а что же дальше? Конечно, Федя слышал несколько раз от мужиков подробности их соитий, но те рассказывали так грубо и смешливо, что казалось – дело это грязное, случайное и ничего, кроме брезгливости, в нем не вызывало. Кроме того, по словам мужиков, после того, как они извергали семя, все заканчивалось. И поэтому Федя с тревогой думал: неужели и у него теперь все уже закончилось? Но нет! Ласки Луизы становились все настойчивее. Она совсем сбросила покрывало на пол, начала целовать грудь Феди, потом, со стоном, – живот. И юноша почувствовал, что снова полон сил. Луиза застонала громче и крепко обхватила своими тонкими пальцами его вставшего на дыбы жеребчика.

– Я не знаю… – залепетал юноша, – я никогда еще…

Она тоже не знала, но придумала очень быстро. Взвилась, повернулась к нему лицом и села сверху. Глаза ее на миг закатились, так что остались видны только белки, а потом Луиза опустилась на бедра юноши, оседлав его. И крикнула, вцепилась зубами в ладонь.

– Что? – встревоженно спросил он. – Тебе плохо? Тебе больно?

Луиза сморщилась, засмеялась и потрепала его по лицу.

– Так и должно быть, – сказала она. – Сейчас пройдет. Вот так…

И начала медленно покачивать бедрами взад-вперед, потом все быстрее и быстрее. Потом закричала как кошка, а он ответил ей низким утробным голосом, превратившись в это мгновение в другого – грубого, взрослого, требовательного. Он схватил ее за волосы и притянул к себе лицо с распухшими от слез глазами и губами – от поцелуев. И впился в эти губы своим ртом. Луиза вырвалась, снова откинулась назад, выставив груди с чуть набухшими сосками, как будто требуя, чтобы он схватил их, смял. И в этот момент оба они закричали, не слыша больше себя, и Луиза повалилась на него всем телом, содрогаясь, а он чувствовал ее запах – тонкий запах девичьего пота, последний запах девушки, превращающейся в женщину.

Они лежали обессиленные, не считая минут. Но скоро снова потянулись друг к другу. Однако в этот момент за окном послышался стук копыт и голоса. Луиза скользнула к окну, выглянула на мгновение и быстро задернула занавеску.

– Бабка вернулась, – сказала она.

– И что теперь делать? – встревожился Федор.

Девушка скользнула к нему под одеяло.

– Ни-че-го! Она не зайдет, не беспокойся. Разве что вызовет меня. Просто надо поменьше шуметь. Понял?

Федя кивнул.

– Ты обещаешь не шуметь? – спросила Луиза коварно и стремительно нырнула под одеяло – все ниже и ниже, пока ее губы не оказались там, где только что было ее лоно.

И Федя понял, что сдержать обещание будет, пожалуй, сложновато.

Лефортово

– Хорошо тут, – сказал Дубельт, – тихо. В доме ужасно пахнет.

Он сидел на бревне, подложив под себя свернутый плащ.

– Ночевать поедем в Москву? – спросил Сагтынский.

– Нет-нет, останемся. Сейчас прибудет нарочный, которого я послал к Горничу. А мы будем у камина читать друг другу рукопись, благо на этот раз она никуда уже не пропадет. Вот странно – гоняешься за таинственным документом, а потом находишь его в корзине для растопки.

– Служанку допросим?

– Конечно. Вот только сперва пускай приготовит ужин, а там и допросим.

Сагтынский безразлично посмотрел на свежеструганный крест, венчавший могилу баронессы.

– Кто будет вести следствие? Ты сам?

Дубельт зло усмехнулся.

– Следствия не будет. Все это дело – государственная тайна. Причем я совершенно не уверен, что государь хочет знать подробности. Ему важен результат.

– Но ты не уверен в этом.

– Я не уверен в том, что государю вообще что-то нужно знать, кроме того, что он и так знает.

Сагтынский присел рядом с Дубельтом на бревно.

– Послушай, Лео. Это важный вопрос, во всяком случае для меня.

– Какой вопрос, Адам?

Сагтынский сплел тонкие сухие пальцы, немного помолчал, как будто тщательно формулировал то, что собирался сказать.

– Кому мы служим, Лео?

Леонтий Васильевич хмыкнул:

– Государю. России. Ты же не думаешь, что у меня есть какие-то другие руководители? А? Или ты подозреваешь, что меня перевербовали? Кто? Англичане? Французы? Что за глупость, Адам Александрович!

– Не надо, – мягко сказал Сагтынский. – Ты и я служим государю императору Николаю Павловичу. Но в чьих интересах мы действуем? Я говорю – мы, потому что и ты, и я уже немолоды. Мы не юноши, Лео. И мы не романтики. Мы практики. Более того, мы умные и опытные практики. Я бы не стал задавать тебе этот вопрос. Раньше я тебе его не задавал. Я задавал его себе. Но теперь ты втянул меня в эту игру. И прежде чем окончательно увязнуть, давай поставим