Манускрипт египетского мага - Мари Тегюль

— Ну-ка посмотрите, что это за книга, — сказал Виктор, — только смотрите внимательно.

Я начал разглядывать манускрипт. Это был приблизительно 15–16 век, состоял он из фраз на какой-то странной латыни, из которой я не мог понять ни слова. Некоторые страницы были прорезаны таким образом, что буквы, а иногда и несколько букв сразу были вырезаны, образуя несколько окошек на странице. Сперва я было подумал, что кто-то в более поздние времена из ненужной рукописи вырезал отдельные буквы, чтобы наклеить их куда-нибудь. Но приглядевшись я понял, что это не так. Прорези были сделаны аккуратнейшим образом, края были обработаны так, чтобы они не рвались. Я недоумевал.

— Ну, что? — нетерпеливо спросил Виктор.

Я пожал плечами и в этот миг меня осенило. Я понял, что держу в руках ключ к какой-то другой рукописи, я вспомнил что читал статью английского профессора о так называемой решетке Кардано — карточке с несколькими вырезанными окнами, названную по имени изобретателя этого шифра, итальянского математика Джироламо Кардано. Когда карточка накладывается на зашифрованный текст, в ее окнах появляется скрытое сообщение. Таким образом, зашифровать и прочитать исходный текст можно, имея одну и ту же карточку. И тогда я понял, что манускрипт, который я держал в руках, был ключом к другому.

Виктор внимательно следил за моим выражением лица. Он понял, видимо, что меня осенила какая-то догадка. Но я боялся высказать ее вслух. «А вдруг он убьет меня тотчас же, как я скажу ему о моих догадках», — подумал я.

— Ну, я думаю, — начал говорить я, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно убедительнее, — что это ключ, но не совсем понятно, как нужно с ним обращаться. Надо внимательно изучить рукопись…

— У нас нет для этого времени, — грубо прервал Виктор, — мы должны уходить.

И он вознамерился бросить в костер еще две рукописи, скорее всего на арабском языке, но тут уж я воспротивился и сказал, что не объясню ему ни слова из манускрипта, если он будет уничтожать рукописи.

— К тому же, — добавил я, — неспроста они спрятаны были вместе. Возможно, там есть дополнительные сведения. Да и все, что вы сейчас сожгли и уничтожили, тоже могло иметь ценность.

— Вы знаете арабский? — спросил Виктор, не обращая внимания на мои сентенции.

Я ответил утвердительно.

— Ну, тогда и понесете эти рукописи.

И он снова завернул три рукописи в ветошь, сунул все это в заплечный мешок и водрузил мне на плечи. Я, правда, не понял, какая связь существует между знанием арабского и тем, что я должен был тащить на себе эти фолианты. Но я был согласен.

Ночь уже подходила к концу, мы были безмерно утомлены, но Виктор был беспощаден.

— Нам надо идти, — безапелляционно заявил он. — И как можно скорее.

Мне все же удалось вытащить несколько обгоревших клочков пергамента из костра и из-под ног и сунуть их в тот же мешок. Туда же попала и брошенная Виктором карта на обрывке бумаги.

И мы отправились в путь. Впереди уверенно шел Виктор, посередине я и замыкающим мой брат.

По дороге он велел моему брату подняться на скалу, мимо которой мы проходили и на вершину которой вела еле заметная тропинка, и осмотреть окрестности. Тот сказал, спустившись, что видит небольшую верховую группу, которая направляется к замку. Тогда Виктор велел нам лечь и затаиться в кустах рододендрона. Он лежал рядом со мной, его смрадное дыхание отравляло меня. И он держал нож у моего горла, ничего не говоря, но выразительно смотря на меня, а вы в это время прошли буквально у нас над головами.

Ну вот, а дальше вы все знаете. Мне удалось исхитриться и оставить свой носовой платок на дороге. И это была моя единственная надежда.

В это время кто-то осторожно постучал в дверь палаты, дверь открылась и на пороге показался веселый доктор в сопровождении сестры милосердия, которая несла на небольшом медицинском подносе, закрытом белой салфеткой, лекарства. Доктор укоризненно посмотрел на Ника и Ник понял, что он сидел у Ивана Александровича значительно больше получаса.

Сердечно попрощавшись с Иваном Александровичем, Ник вышел из палаты и увидел Аполлинария, беседующего с миловидной сестрой милосердия. Увидев Ника, Аполлинарий распрощался со своей новой знакомой и они пошли назад той же назад той же дорогой. По дороге Ник пересказывал то, что ему поведал бедный Иван Александрович.

Глава 29

В гостинице их ждало письмо от профессора Ключевского. Он сообщал, что великие князья уже приехали, он рассказал им о давешних событиях и они жаждут познакомиться с Ником и Аполлинарием, тем более, что Георгий Михайлович помнит Аполлинария по их совместной поездке в Зарзму. «В Абастумани все по простому, — писал Василий Осипович, — этикетов тут не соблюдают. Мы будем ждать вас в шесть вечера, только разойтись надо не позже девяти. И инициатива должна исходить от вас, от гостей. Георгий Александрович должен соблюдать строгий режим, но не хочется, чтобы он все время чувствовал себя больным и чувствовал, что из-за этого приходиться как-то менять планы. Все должно происходить непринужденно. Охрана будет предупреждена и вас проводят».

Ровно в половине шестого коляска из дворца стояла у гостиницы. И меньше, чем через полчаса, Ник и Аполлинарий подъезжали ко дворцу.

Василий Осипович встретил их у подъезда и повел на второй этаж, где в просторной гостиной была еще днем хорошо протоплена печь, затем комната проветрена, поэтому там было достаточно тепло и в то же время не было душно. Все эти предостережения были продиктованы болезнью наследника.

На середине комнаты стоял низкий стол, покрытый холщевой скатертью, а на нем лежали завернутые тоже в кусок свежего холста те книги, которые были спасены в крепости. Вокруг стола стояли удобные кресла.

Не успели все трое войти в комнату, как дверь снова открылась и вошли трое, переговариваясь между собой. Это были братья, Александр Михайлович и Георгий Михайлович, Сандро и Гиго, как их звали в императорской семье и молодой человек, выглядевший почти юношей, наследник-цесаревич Георгий Александрович.

Все трое были колоритными фигурами. Ник знал о них многое и нескольких секунд ему хватило, чтобы память услужливо подсказала о них все, что знал Ник в то время, как он по привычке составлял словесные портреты.

Старшим среди них был Георгий Михайлович. У него и вправду был кавказский вид. Наголо обритая голова, усы. Красавцем его назвать было нельзя, в отличие от его младшего брата, который слыл одним из