Ролевик: Рыцарь - Олег ГОВДА

Ночевать лег там, где застала его ночь. Выбирать все равно не приходилось. Примял сапогами траву, огородил участок кольцом из аркана, сплетенного из конского волоса, и смазанного бараньим жиром, взял в руки саблю, да и улегся ничком, готовый в любое мгновение вскочить и обороняться. Прекрасно осознавая при этом, что спящий человек никогда не успевает достаточно быстро прийти в себя, чтобы отразить направленную лично на него атаку. Но, с теплым и удобным эфесом в руке было как-то уютнее и спокойнее. Владивою даже удалось задремать чуток, несмотря на разнообразные шорохи, вскрики и вопли ночной степи…

А утром, проснувшись, он обнаружил, что не добрался до искомого родника всего несколько десятков шагов. Оттого и не давало ему зверье спокойно спать, что чувствовало запах чужого, тревожилось и пробиралось к водопою окольными путями.

Превращенный за ночь копытами рогатых обитателей степи в одно сплошное жидкое месиво, родник представлял собой жалкое зрелище для человека, привыкшего к озерам, рекам и колодцам. И Владивою довелось хорошенько потрудиться, прежде чем он при помощи кинжала, ножен от меча и голых рук сумел выкопать вокруг почти незаметного ключа, достаточную яму для сбора и отстаивания воды.

Пока повеселевший родник заполнял приготовленный для него колодезь, рыцарь уселся на сухом и приступил к трапезе. Теперь, когда у него была вода, все остальное могло подождать. И бывший князь вдруг почувствовал странное освобождение. Будто с его спины свалилась привычная уже тяжесть, с которой свыкся настолько, что и не замечал вовсе, но без нее стало легче двигаться и дышать. Впервые за много-много лет, он остался совершенно один. Никто не бежал за очередным распоряжением. И никто не стоял за спиной в то время, когда он неспешно жевал свой кусок хлеба. Он мог прямо здесь прикорнуть на боку, мог изгваздаться в грязи по самые уши, мог кричать и визжать, мог… Да все, что взбредет в голову мог – и никому, ни одной живой душе, не будет дела до его сумасшествия, горя или неожиданной веселости. Размышления над этим, символом новой, совершенно иной жизни настолько увлекли Владивоя, что он и в самом деле немного вздремнул. А когда проснулся, увидел невдалеке от себя толстого зайца. Не заметив спящего с подветренной стороны человека, длинноухий неспешными прыжками двигался куда-то по своим заячьим делам, еще не ведая, что путь его закончился, потому что стрелять из лука воевода умел лучше иного зверолова-охотника…

Обжаривая на огне, истекающую соком, тушку, Владивой в очередной раз подумал, что все не так уж и плохо складывается. И возможно, вся его прежняя власть, не стоит вот такой, привольной жизни. Ведь не зря в Кара-Кермен убегали не только преступники, но и вполне достойные, зажиточные люди. Бросая дела, семьи, имущество. Чем-то манила их к себе степь. Так может, именно этим, опьяняющим воздухом свободы?!

Владивой решил, что если в течение пяти дней не встретит человеческого селения, то выберет себе место поуютнее и обустроит для жилья. Лето только началось и до осенней распутицы, а тем более – зимних стуж, у него оставалось достаточно времени, чтоб подготовиться к любым превратностям судьбы. А обжившись, можно будет продолжить поиски людей. Если к этому времени у него еще останется желание кого-то видеть и общаться.

Чувство, сродни этого, несколько лет назад, уже однажды посещало Владивоя, когда он пообещал умирающему брату не оставить без опеки его семью. Глупо и самонадеянно… Тогда Ждислав, пуская кровавые пузыри, желая всем добра, заставил присягнуть в этом и его, и свою жену. В таком браке не было ничего необычного, но Владивой тогда еще ничего не знал о любви, а к семейному союзу относился как к торговой сделке. Мол, я соглашаюсь исполнять ряд обязанностей, а меня за это сделают бароном, о чем молодой сотник Дубровской дружины мечтал постоянно. Но поскольку эту должность, как и место в кровати хохотушки Катаржины, занимал его старший брат Ждислав, то честолюбивый рыцарь муштровал своих подчиненных, гонялся за ватагами разбойников и не забивал себе голову разными глупыми мыслями, о том, что он был бы лучшим воеводой, чем Ждислав. Но однажды, судьба, в виде случайной харцызкой стрелы, как обычно, решила все за всех сразу. И два человека, неожиданно для себя самих, оказались под одной крышей и одним одеялом, связанные лишь посмертной волей мужа и брата, а также утешительной поговоркой: 'стерпится – слюбится'.

Несмотря на свои тридцать с лишним лет Катаржина оставалась довольно привлекательной толстушкой добродушно-смешливого нрава, с постоянными искорками веселья в зеленых глазах, роскошными рыжеватого оттенка волосами, обожающей цветы и застолье. Она затевала непрерывные празднования по любому мало-мальски приличному поводу. Засыпая при этом терем цветами, и умудряясь довести до обморока поваров и всю кухонную прислугу. А в результате, плещущего через край веселья, в Дуброве, количество скоморохов и иных балаганных артистов, иногда превышало записанных в дружину воинов.

В то время как сам Владивой предпочитал коня, тишину и приволье. И если не было необходимость скакать куда-то сломя голову, молодой барон занимался клеймлением скота, заготовкой фуража, ловлей рыбы или проведением совершенно необходимых и бесконечных ремонтных работ. Не собственноручно, конечно, но под личным руководством. А любые звуки, издаваемые работничьим инструментом, были ему гораздо милее мелодий, извлекаемых из дудок, бубнов и прочих скрипок. Он искренне считал, что для хмельной потехи в году отведено четыре тридневных праздника, когда можно и повеселиться всласть и о незавершенных делах не печалиться. И еще… В отличие от своего сухопарого брата, кряжистый Владивой терпеть не мог толстушек. С юности предпочитая поспевшей сдобе стройные и гибкие тела.

Поэтому, если днем баронесса и барон довольно удачно сочетались, совершенно не мешая друг другу заниматься любимым делом, то уже через несколько месяцев, после каждой ночи, проведенной в общей кровати, чувство отчужденности только обострялось. Превратившись через полгода в совершенно непреодолимое ущелье, разорвавшее их уютный мирок на две части с зазубренными и острыми краями. Словно оба супруга надели на свои сердца и души плотную тяжелую броню, защищавшую их от неизбежных ранений и иных человеческих слабостей. Как-то незаметно перестав радоваться хорошей погоде, пению птиц и, даже, любимому делу. Все вокруг сделалось серым и пресным, как сваренная без соли и совершенно остывшая каша, которой при необходимости можно набить живот, чтобы не умереть с голоду, но удовольствия от такой трапезы совершенно никакого.