Сказки Долгой Земли (сборник) - Антон Орлов

Если бы Максимилиан Келлард был пустобрехом, все было бы не так страшно. Да только Стефан нутром чувствовал: когда этот парень дорвется до власти, он и впрямь заведет те порядки, о которых говорит в своих пламенных речах, из самых лучших побуждений, и придется ходить по струнке, пока лето не наступит.

И все-таки, если честно, ужас как хотелось написать эпиграмму не на Келларда, а на его главного соперника, присваивающего чужих девушек! Ворваться и прочитать ему сардонический стих, морально размазать по стенке подлеца, посягнувшего на возлюбленную поэта, и хорошо бы Эфра при этом присутствовала… Он, впрочем, понимал, что дальше фантазий дело не пойдет. Ссориться с колдуном будет только законченный псих. Если вспомнить, как Бранд и Эфра стращали своего младшего товарища «лордом», нрав у этого деятеля однозначно не ангельский, так что наяву Стефан воздержится от прямого конфликта, разве что балладу напишет.

Ни совести, ни чести не имея, злой чародей шныряет по Кордее, и вздрагивают все, кому он снится, дорога привела его в больницу…

Ритм задан, можно работать дальше.

Тут Стефан хихикнул, хоть и было ему на ветру да на холоде не до смеха. Если судить по Эфре и Дику, Валеас Мерсмон насобирал людей к себе в команду главным образом по больницам, из жертв криминальных происшествий. Готовая тема для эпиграммы. А с другой стороны, сильный ход: вылечить умирающего, взять под защиту затравленного, подарить вторую жизнь… Как там сказала Эфра: «буду служить ему верой и правдой»?

Да, она ведь еще кое-что примечательное выдала: «Лучше какое угодно зло, чем такая норма».

Стефан несколько раз повторил про себя эту фразу, и ему стало жутковато. Он боялся за Эфру – и самой Эфры тоже боялся. Еще боялся, что никогда больше ее не увидит, и боялся новой встречи. Боялся, что она не захочет с ним разговаривать, и боялся, что она опять скажет что-нибудь, наводящее оторопь. Боялся, что между ними никогда ничего не будет, и боялся мучительных взаимоотношений, от которых потянет в петлю или в прорубь.

Эфра – его Погибель, это яснее ясного. Может быть, ему суждено умереть от страха?

В который раз пошарил в карманах, в расчете на завалявшийся обломок галеты или подсолнечное семечко, но там было пусто. Разве что щепотка крошек… И то хлеб. Остановившись, чтобы ни крупицы не потерять, бережно донес добычу до рта, разжевал… Тьфу ты, это же остатки Лепатриных грибочков! Впрочем, не имеет значения. Наркосодержащий гриб тоже еда.

Усыпанные алмазами вечерние закоулки завели его в бетонное ущелье, из конца в конец продуваемое бесноватым ветром. Далеко наверху мерцают колючие звезды, месяц прячется за мглистым облаком.

Лицо ломит от холода, пальцы постепенно немеют, а окоченевшие ступни как будто сделаны из ледяного стекла, пронизанного ноющими нервами. Так и околеть недолго.

На соседней улице теснятся лачуги с сахарными крышами, из труб поднимаются дымки. Давным-давно зачерствевшие пряничные домики, зубы обломаешь. Дальше в потемках глыбится что-то покрупнее – как выяснилось при ближнем знакомстве, древнее кирпичное строение в несколько этажей.

Неправдоподобно перекошенное крыльцо. Табличка на обшарпанной парадной двери ловит заблудившиеся звездные лучи и притворяется, будто на ней ничего не написано. Возле подвального окошка клубится пар. Там можно отогреться.

Обойдя дом сбоку, он увидел прилепившуюся к торцу деревянную клеть с вывеской и неплотно прикрытой дверью. Внутри громоздятся коробки, тюки, перевернутые вверх тормашками стулья, связки журналов, куча веников. С заднего двора сквозь покрытое наледью окно сочится свет фонаря.

Стефан уселся на пол возле батареи парового отопления. Пусть вениками и старыми журналами не поужинаешь, по крайней мере, от обморожения он спасен.

Не сразу уловил, что он тут не один. За развалами хлама кто-то копошится. Сторож? Крысы? Еще один продрогший бродяга?

– Эй, извините, кто здесь? – севшим с мороза голосом поинтересовался Стефан.

Шорохи как отрезало. Настороженная тишина.

– Я не вор, я просто промерз до костей, погреюсь и уйду, – заговорил он снова, трясясь от остаточного холода и от опасения, что его сейчас без церемоний вытолкают на улицу. – Прошу прощения, что вошел без спросу. Я расклейщик афиш из театра на Малиновой площади.

– А я – убоище, – отозвался тонкий, но решительный голосок.

Да, вот так-то, подумал Стефан, понимая, что дальше бороться бесполезно. Так и приходит, как в том старом-престаром анекдоте… Раз уж тебе напророчили встречу с Погибелью – не отвертишься.

Пришибленно уточнил:

– Мое убоище?

– Еще чего! – неожиданно возмутились за тюками. – Я не твоя, а мамина с папой. А будешь маленькую девочку обижать, кирпичом по башке получишь!

Шорох, что-то стукнуло, потом в полосе слабого желтоватого сияния, льющегося из ледяного окна, появилось существо небольших размеров, в меховой шубке и валенках с калошами. Из-под завязанной под подбородком шапочки торчат две косички с огромными бантами. Круглая мордашка сердито насуплена.

Если это человеческий ребенок, ей должно быть лет семь-восемь, а если Погибель – кто ж ее знает…

– Что ты здесь делаешь? – прошептал Стефан.

– Ищу чего-нибудь. Сторож пошел водку пить, а дверь запереть забыл. Сам дурак.

– И что же ты ищешь? Умирающих поэтов?

– Нет, что-нибудь путное. Шарфик или теплую шаль для мамы. Это склад ненужных вещей.

– Значит, я попал по адресу. Нищий поэт, которого отвергла возлюбленная, – самая ненужная на свете вещь.

– Ты, что ли, болеешь или пьяный?

Существо подошло ближе. Стефан увидел, что оно и правда сжимает в шерстяной лапке обломок кирпича.

– Что ж, совершай то, зачем явилась! Тебя ведь недаром называют убоищем?

– Про меня взрослые так говорят. Мы уехали с Ваготы, нам здесь негде жить. Нас отовсюду прогоняют: уходите со своим убоищем, ищите другую квартиру. А я же не нарочно…

– Я тоже не нарочно сказал, что их можно понять, а она сказала, что никогда мне этого не простит. Она попала в странную компанию: хищный кордебалет, лесной демон, который носит рубиновые серьги в виде клинков-полумесяцев, и еще один опасный парень с глазами убийцы. Представляешь, она с ними заодно! Их лорда я не видел, но, по-моему, жуткий тип, иначе быть не может. Он ее у меня украл. Хочешь, я почитаю тебе стихи?

– Хочу! – убоище уселось на тюк напротив и приготовилось слушать. – Я люблю, когда мне читают!

Привкус во рту поганый после грибочков, хоть и была всего щепотка, зато никаких сценических комплексов.

– Весеннее иль зимнее творенье – в твоих глазах волшебные узоры…