Журнал «Если» 2003 № 01 - Адам-Трой КАСТРО

— Не знаю, Китобой, разум предполагает наличие минимальной «свободы воли», а в их поведении я не вижу ничего похожего.

— У них этой свободы в достатке — когда они говорят друг с другом. А вот для стандартных поведенческих реакций она им не нужна. Их поведение детерминировано.

— Инстинкт, — сказала Корт. — Или рефлекс.

— Похоже. Понимаете, Советница, Катаркус обладает такой стабильной экосистемой, что это невероятно и даже забавно. Здесь нет хищников, значит, у местных жителей нет врагов. Нет сейсмической активности. Не бывает плохой погоды. Катарканцам никогда не требовалось учитывать непредвиденные обстоятельства, чтобы выжить. Они не испытывали необходимости в широком спектре органов чувств, чтобы те обеспечивали их необходимыми данными по поводу опасного окружающего мира. Не нуждались в боли, которая учит, чего нельзя делать. Им не нужно разнообразие внутри вида, дарующее новые возможности.

Все, что им требовалось, — это способность отыскивать пищу. Плюс воспроизводство, а также примитивные органы осязания и обоняния, которые помогают им, когда они покидают улей. Им не нужны ни развитый мозг, ни сложная система коммуникации. Это уже понятия высшего порядка. По правде говоря, — добавил он, словно вспомнил в последний момент, — экзолингвисты высказали мнение, что мозг катарканцев на самом деле не контролирует тело, а разум, которым они наделены, не имеет никакой связи с их повседневной жизнью, управляемой рефлекторной нервной системой. То есть он существует как бы сам по себе. И данная теория многое объясняет) Катарканцы так надежно адаптировались к диковинной экосистеме Катаркуса, что оказались совершенно не готовы к чужому вторжению в их среду обитания.

— К нашему вторжению, — вставила Корт.

— Ну, — пожав плечами, сказал Китобой, — сначала появились берштиэни. Они обнаружили местных жителей и дали планете имя. Затем пришли рииргаанцы, которые выяснили, что катарканцы разумны. После них здесь появились представители еще нескольких видов. Мы были последними.

Корт кивнула и пробормотала:

— Причем всех пришельцев как бы и нет. Мы что-то вроде слухов.

— Даже не слухов, — возразил Китобой. — Мы невидимые демоны. Вот снова всплыло это слово, которое очень хорошо подходило для Эмиля Сэндберга. Катарканцы, которых он резал на части, не понимали, что с ними происходит; они не чувствовали боли, не испытывали ни ужаса, ни ярости в адрес Вселенной, пославшей им страшные испытания. Те, кто остался в живых, те, до которых он не успел добраться, возможно, даже и не подозревали, что их соплеменники исчезли. С их точки зрения, преступления, совершенные Эмилем Сэндбергом, являлись событием, не влияющим на общее течение жизни, такой однообразной и размеренной, что даже десять тысяч поколений не способны вписать в историю своего народа ни единой строчки.

— Что? — спросил Китобой.

— Я что-то сказала? — удивилась Корт.

— Нет, но вы улыбнулись.

— Ничего подобного.

— Поверьте, я не ошибся, — настаивал Китобой. — Я впервые увидел вашу улыбку с тех пор, как доставил вас с орбиты.

Корт удивили его слова. Она редко улыбалась. Но сейчас, оказавшись перед неоспоримым фактом, вдруг поняла: он прав, щеки у нее непривычно напряжены. Возможно, он принял гримасу за улыбку. До чего же она дошла…

Глава 7

Они встретились со свидетелем, рииргаанцем по имени сэр Вигхи-нис Мукх'тсав, в посольстве Рииргаана. Как и другие представительства, это находилось вдали от поселений аборигенов.

Как поняла Корт, им здесь нравилось, хотя их собственный мир не имел с этими местами ничего общего. Будучи расой, которая обожает путешествовать и вступать в контакт с самыми невообразимыми мыслящими существами, рииргаанцы обладали терпимостью и способностью воспринимать разные диковинки чужих планет.

Мукх'тсав, по словам Китобоя, возглавлял делегацию первого контакта. Но сейчас его перевели на другую должность, и он постоянно находился в посольстве. Почему это произошло, объяснил сам.

— Я осквернен, — проговорил Мукх'тсав, и его печаль прорвалась даже сквозь знаменитую сдержанность рииргаанцев. — Я видел акт зверства и до сих пор ощущаю грязь на своей коже. Я здесь занимаюсь рутиной, вместо того, чтобы выполнять работу, которой учился, потому что не знаю, смогу ли когда-нибудь снова почувствовать себя чистым.

— Вы же ни в чем не виноваты, — сказал Китобой.

Мукх'тсав склонил голову набок — характерная рииргаанская поза, которая могла означать все, что угодно: раздражение или привязанность, отвращение или дружелюбие.

— Вы действительно надеетесь, что ваши слова меня утешат?.. Если ужасное преступление совершено в ваше отсутствие и вы не смогли его предотвратить, вы за него не отвечаете — в душе? Не удивительно, что на протяжении всей вашей истории вы могли спокойно жить, не испытывая никаких угрызений совести, когда представители вашего народа совершали акты геноцида в других частях вашей планеты. Мы считаем такое отношение к реальности абсолютно неприемлемым. Впрочем, я полагаю, что многие из людей, во имя сохранения рассудка, сознательно развивают в себе способность не обращать внимания на чудовищные преступления.

Меня это преступление не оставило равнодушной, мистер Мукх'тсав, — возразила Корт. Ее голос звучал очень сдержанно и очень напряженно.

Рииргаанец издал звук, который мог означать, что он принял и одновременно не принял ее слова.

— Наверное, сами вы уверены в том, что говорите правду. Но вы — официальное лицо и привыкли демонстрировать личное участие. Это политика вашего народа. В действительности вы не испытываете истинного раскаяния.

— Но я тоже чувствую себя оскверненной, я тоже ощущаю грязь на своей коже, мне тоже кажется, будто я никогда не стану снова чистой. Вы можете думать о нас все, что вам угодно, господин Мукх'тсав, но преступление моего соотечественника не оставило меня равнодушной.

Повисла долгая пауза, рииргаанец и земная женщина смотрели друг на друга, словно в мутное зеркало, с трудом узнавая свои черты на гладкой поверхности.

Китобой, оставшийся за границей их восприятия, переводил взгляд с одного лица на другое. Он успел уловить момент понимания, установившегося между ними, и, казалось, испытывал отчаяние от того, что сопереживание ему недоступно. Не выдержав, он нарушил молчание:

— Поверьте, никто из нас не одобряет деяний Сэндберга, сэр. Мы все хотим, чтобы правосудие восторжествовало.

Мукх'тсав повернулся к нему, словно только сейчас вспомнил о его присутствии.