Блистательные годы. Гран-Канария - Арчибальд Джозеф Кронин

люди настроены далеко не так радушно. Если даже учесть лишь мою позицию, вам следует пройти через нечто вроде искупления грехов. Вам будет оказана честь принять участие в церемонии очищения. К сожалению, это будет несколько неприятно – и в конечном счете… фатально.

– Отпустите сестру Бенчли, – сказал Мюррей, – или вам будет хуже.

– Мне будет хуже… – Да Соуза говорил тихо, а его голова откинулась назад, так что Роберт увидел белки его глаз. – Да ты знаешь, кто я? Вы находитесь в руках абсолютного владыки.

– Мы в руках грязного убийцы.

Да Соуза хлопнул в ладоши. Не успел Мюррей шевельнуться, как оба кариба набросились на него, мучительно вывернув его поврежденное плечо. Они сорвали шарф и, используя его в качестве веревки, связали ему за спиной запястья. Да Соуза насмешливо отвесил поклон Мэри.

– А тебя связывать нет нужды – пока что нет.

– У вас не получится расправиться с нами, – ответила Мэри тихим голосом, – для этого вы слишком мерзкий.

Выражение холодной жестокости исказило лицо да Соузы. Он наклонился вперед и сильно ударил ее по губам. Роберт, которого держали карибы, видел, как на ее губе вздулся и начал расти синяк. Слезы выступили у нее на глазах, но она не издала ни звука. Затем карибы отвели Мюррея и Мэри в нижнее помещение и усадили их на скамью лицом к алтарю.

«Теперь, – подумал Роберт, – он действительно для нас». Двое карибов начали разжигать жаровню. Когда красное свечение усилилось, Роберт взглянул на Мэри.

– Мэри, – прошептал он, – пока они не смотрят, попробуй развязать мне руки.

Она не подала виду, что услышала, и не изменила позы, но секунду спустя он почувствовал, как ее пальцы дергают концы шарфа.

Теперь в жаровне виднелась раскаленная добела сердцевина – на нее бросили горсть порошковой смолы, и едкий дым поднялся густыми, тошнотворными клубами. В этот момент через внутреннюю дверь вошел да Соуза в накинутом на плечи красном плаще. Пальцы Мэри все еще онемело теребили узлы. Мюррей, уже готовый поторопить ее, наконец почувствовал, что туго натянутый шарф ослаб. Руки были свободны.

– Мэри, – сказал он вполголоса, – я собираюсь устроить что-то вроде шоу. Если не получится, закрой глаза – не смотри их грязное мумбо-юмбо. И что бы ни случилось, помни, что мы все еще вместе.

Да Соуза взошел на ступени. Он двинулся к ним, вся его фигура, казалось, выросла от сознания злой власти и ненависти.

– Я собираюсь открыть вам ворота, – начал он. – Приготовьтесь…

Роберт внезапно наклонился вперед и левой рукой выхватил пистолет из-за пояса да Соузы. Опьяненный ощущением своей силы, которое давало ему оружие, он вскочил, отгородив Мэри от да Соузы, и резко нажал на спусковой крючок – раз, потом еще. Раздался слабый щелчок и еще один. Пистолет не был заряжен.

Пока он стоял, раздавленный, ожидая самого худшего для себя и Мэри, снаружи раздался крик, и за ним вместе с оглушительным грохотом в помещение веером влетели каменные осколки. Затем раздался еще один сильный взрыв, и входную дверь внесло внутрь. Последнее, что запомнил Мюррей, это были Чарли Каллаган, ворвавшийся вместе с полицейскими в серо-серебристой униформе, и да Соуза, оглушенный и рухнувший на ступеньки с рваной раной на шее, из которой на алтарь хлынула кровь.

Месяц спустя Мюррей выписался из лазарета и вернулся на работу в Методистскую больницу. Однажды, освободившись на час, он заглянул к Зообу выпить кофе. Был прекрасный весенний день, солнечный, но прохладный. Накануне вечером у них было собрание Медико-хирургического общества, и Кэррингтон в своем президентском обращении сказал о нем, Мюррее, несколько приятных слов. После этого Мэри и Роберт поужинали в «Линди» с Каллаганом и Натали, которые задержались в Нью-Йорке. Судя по телефонному разговору, у Александра в Сан-Фелипе все было в норме.

Макси встретил Роберта с преувеличенным удивлением.

– Привет, док, давно не виделись. – Он заметил руку Мюррея, все еще на легкой перевязи. – Лечились?

– Почти вылечился, – сказал Роберт.

– Как это случилось, док?

– О, где-то оступился. Как ты сам себя чувствуешь, Макси?

– Не могу пожаловаться, док. Мы не деньги делаем – мы жизнь наблюдаем. Что будете – «Яву»?

Роберт кивнул.

Больше в помещении никого не было. Перекинувшись еще парой фраз с Макси, он отнес свой кофе к столику. Вскоре, как он и ожидал, дверь распахнулась – вошла Мэри и устроилась на табурете. При виде ее у него еще сильнее, чем прежде, забилось сердце. Она была в той своей прежней юбке, в кроссовках, а в руках – теннисная ракетка.

– Так-так-так, смотрите, кто к нам пожаловал, – поприветствовал ее Макси. – Еще один почетный гость. Долго же вы пробыли в Вермонте, мисс Бенчли.

Когда Макси поставил перед ней ее привычное мороженое, она лукаво посмотрела на него:

– То есть тебе показалось, что долго, дорогой Макси?

– Конечно. А что делали?

Она подержала на языке шарик мороженого.

– Не знаю, стоит ли рассказывать.

– Ох, стоит – давайте.

– Ну, я была в путешествии, Макси. Временами было довольно тяжело, но я бы ни за что на свете не отказалась от него.

– Да, здорово. Слушайте, а как насчет того кленового сиропа, который вы обещали привезти?

– Макси, прости, у меня нет твоего сиропа. Но если ты будешь хорошо себя вести, то получишь добрый кусок свадебного торта.

– Что? Вы собираетесь замуж? – Он повернулся к Мюррею. – Вы слышали это, док? Почему бы вам не поздравить ее?

– С какой стати? Ты знаешь мои взгляды. Только простофиля может жениться на хорошенькой медсестре.

– Да ладно вам, Скотти. Будьте человеком хоть раз. Пожелайте ей всего хорошего.

– Ну, раз ты настаиваешь, – сказал Роберт и подошел к стойке. – Скажите мне, сестра, кто этот невезучий человек?

Она отложила ложку, посмотрела ему в глаза – этот взгляд он так хорошо знал.

– Вам правда неизвестно, кто это? – спросила она, затем крепко обняла его за шею и поцеловала прямо в губы.

За спиной у них раздался странный шум. Похоже, это Макси потерял равновесие среди своей посуды, посчитав, что они рехнулись.

Гран-Канария

(Роман)

Глава 1

Он все еще был слегка пьян, когда вышел вслед за Исмеем из спального вагона и направился по платформе в сторону багажной конторы. И он по-прежнему ощущал горечь – ту едкую горечь, которая, словно кислота, разъедала его изнутри последние три недели независимо от того, пьян он был или трезв. Платформа будто покачивалась под ногами, прохладная утренняя дымка, висящая под высокими сводами вокзала, казалась ему