Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Полина Дашкова

И правда, недавно на фармацевта было заведено уголовное дело.

Кольт всю жизнь избегал публичности, старался сохранять инкогнито. Но он слишком любил Светика и не мог ей отказать. Его появление на презентациях книги «Благочестивая: Дни и ночи», к счастью, пока не вызвало серьезного резонанса. Но слушок пошел, имя замелькало, появились ехидные статейки в разных противных изданиях.

– Представляешь, что будет, если сейчас просочится история с Соней? – шипел Кольт в трубку.

– Будет нехорошо, – согласился Зубов, – но речь идет о Сониной жизни. Необходимо все выяснить точно. Одной лишь самодеятельностью тут не обойдешься.

– Обойдешься! Ты профессионал. У тебя есть люди, деньги, связи. Я тебе за это плачу!

Петр Борисович злился. Зубов позвонил Агапкину. Он надеялся на поддержку старика, но ошибся. Федор Федорович несколько раз повторил: никакие официальные структуры не помогут. Имхотепы везде имеют своих людей, влияние их огромно.

Иван Анатольевич не стал возражать. Бесполезно. Оба они, и Кольт, и Агапкин, были сильно возбуждены, им изменял здравый смысл.

– Господин Зубов, что вам приготовить на завтрак? – спросила Герда, тихо постучав в дверь.

– Спасибо, что угодно. Всему буду рад.

Данилов уже сидел за столом. Он выглядел скверно, видно, провел бессонную ночь, но улыбнулся и сказал: «Доброе утро».

У Герды были красные заплаканные глаза. Лицо осунулось, седые короткие волосы растрепаны.

– Господин Зубов, я заварила вам эвкалипт, вы должны прополоскать горло. Сделайте это сейчас, пока не остыли булочки. Шторм кончился. Тело увезли в Гамбург.

– Когда? – спросил Зубов.

– Пару часов назад, – ответил Данилов, – экспертизу будут проводить в Институте судебной медицины. Полиция связалась с нашим посольством, оттуда уже звонили, я сказал, что мать Сони живет в Сиднее, адреса и телефона у меня нет. На самом деле, конечно, есть, но зачем пугать Верочку?

– Адрес и телефон они узнают сами. Это не так сложно, – заметил Зубов.

– Я попросил их не спешить, сказал, что до окончания экспертизы мою внучку нельзя считать погибшей и матери ее лучше пока ничего не сообщать. Все равно ведь тело до экспертизы отдавать родственникам никто не собирается, и похорон в ближайшее время не будет.

– Я поеду в Гамбург, – сказал Зубов, – я нашел российский паспорт Сони, там группа крови. Это значительно облегчит и ускорит дело.

– Вы уверены? – Данилов нахмурился.

– Конечно, есть вероятность, что группа совпадет. Это вовсе не исключено, и, в общем, ничего не доказывает. Но если группа не совпадет, тогда и никакой экспертизы не понадобится, вернее, это будет уже совсем другая экспертиза.

Несколько минут Данилов молчал. Разломил булочку, намазал мягким сыром, зубцом вилки принялся чертить на сыре замысловатые узоры, ни кусочка не откусил, отодвинул тарелку и поднял на Зубова больные воспаленные глаза.

– Ну, теперь скажите мне честно. Вы сами ни на секунду не сомневаетесь?

– В чем?

– Иван Анатольевич, вы отлично поняли мой вопрос. Вы верите, что Соня жива?

– Видите ли, Михаил Павлович, – Зубов тяжело вздохнул, – у нас ничего нет, кроме этой замечательной шапки. Допустим, Соня решила немного погулять перед тем, как зайти в здание. Погода была отличная, солнышко, никакого ветра, штиль на море. Она гуляла и нечаянно выронила шапку. Не забывайте, чтобы провести такую инсценировку, им пришлось убить человека. Молодую женщину. Как-то все это, знаете ли, слишком…

– Нет, это не слишком. – Старик резко отбросил вилку, она упала на пол. – Для них это совсем не слишком, уважаемый Иван Анатольевич. Вы просто до сих пор не поняли, с кем мы имеем дело.

– Михаил Павлович, разве не вы говорили мне еще вчера, что понятия не имеете, кто они такие?

– Я имею понятие, на самом деле я достаточно много знаю о них. Просто по инерции я врал вам, точно так же, как врал самому себе многие годы. Но об этом позже. Пожалуйста, очень вас прошу, повторите по-немецки, для Герды, то, что вы сказали мне о шапке. Она ее связала, она ее нашла. Она родилась в этом городе и знает здесь каждый уголок.

Герда стояла у стола с дымящимся кофейником и смотрела на Зубова. Он попросил ее сесть и повторил ей все свои доводы по-немецки.

– Ерунда, – спокойно сказала Герда, выслушав его. – Софи не могла уйти так далеко, даже если бы и решила погулять немного.

– Разве далеко? От здания лаборатории до заброшенной пристани всего пара километров.

– У Софи на плече висела тяжелая сумка. Песок вязкий. Она очень поздно легла спать и рано встала. Она вообще не имеет привычки гулять по утрам. Единственное, что она могла сделать, это посидеть на перевернутой лодке возле лаборатории и выкурить сигарету. Она всегда так делает, потому что я ворчу на нее, если она курит дома.

– Чистая правда, – слабо улыбнулся Данилов, – иногда я провожаю ее в лабораторию, и, если погода позволяет, мы минут десять сидим на этой лодке.

– Кристина, официантка ресторана «Устричный рай», видела яхту, – сказала Герда, – этот ресторан последний, на границе пляжа. В тот день она пришла на работу пораньше и удивилась, что яхта встала на якорь в таком странном месте. Обычно они стоят у новой пристани. Послушайте, господа, вы будете наконец завтракать? Или прикажете отдать все это соседским собакам? – Герда сорвала фартук, бросила на стул и вышла, хлопнув дверью.

– Отправилась к себе, плакать, – прошептал Данилов.

– Может, пойти к ней, извиниться? – растерянно спросил Зубов.

– Не надо. Она не слабоумная, чтобы обижаться из-за недоеденного завтрака. Пусть поплачет, ей станет легче. Я бы тоже с удовольствием порыдал сейчас, но мне раскисать нельзя.

– Я хочу поговорить с официанткой Кристиной, которая видела яхту, – сказал Зубов и залпом допил свой кофе.

– Вряд ли это имеет смысл. Герда вытянула из нее все, что возможно. Большая шикарная яхта стояла примерно в километре от берега. Когда вспыхнул пожар, никакого судна уже не было.

– Еще кто-то мог видеть яхту? Береговой уборщик, отдыхающие?

– Теоретически – да. Но чтобы опросить всех, придется задействовать полицию. Я не убежден, что это принесет пользу.

Зубову хотелось выкурить сигарету после кофе, он нерешительно вертел в руках пачку.

– Курите, не стесняйтесь, – разрешил Данилов. – Герда мгновенно прибежит. Пусть уж лучше ругается, чем рыдает там в одиночестве.

И правда, стоило Ивану Анатольевичу щелкнуть зажигалкой, послышался топот, распахнулась дверь.

– Сию минуту погасите сигарету! – скомандовала Герда. – Это вредно для вашего горла и для сердца Микки. Я вовсе не желаю быть пассивным курильщиком.

– Хорошо, я выйду на улицу, – смиренно кивнул Зубов.

– Нет. Вчера у вас была высокая температура. К тому же вы меня бесцеремонно перебили, я еще не все рассказала. Извольте дослушать. Это важно.

– Да, Герда, конечно, простите. – Зубов загасил сигарету, помахал рукой, чтобы разогнать дым.

– Никто вас не перебивал, – проворчал Данилов, – вы сами убежали.

Герда грозно стрельнула на него глазами, но не сочла нужным ответить. Схватила пепельницу, окурок вытряхнула в унитаз гостевого туалета, шумно спустила воду, вернулась и быстро, мрачно произнесла:

– Старик Клаус, смотритель несуществующего музея на старом маяке, иногда бывает там, проводит много часов, у него страсть фотографировать корабли. Шансов у нас почти нет. После смерти жены старик не в своем уме. Но я попробую поговорить с ним, я знаю его с детства. Господин Зубов, вам сегодня выходить нельзя, вы должны отлежаться. И не вздумайте курить, я все равно почувствую запах, даже если вы все тут откроете настежь и устроите сквозняк.

Москва, 1918

В квартире вождя надрывался телефон, при каждом очередном звонке Ильич вздрагивал и морщился. Лицо его побледнело, нос заострился. Федор видел, что к боли в сломанной руке прибавился приступ тяжелейшей мигрени.

В прихожей нарастал шум, голоса, шаги. Вошел Луначарский, застыл, глядя сверху вниз на вождя трагическим преданным взглядом.

– Ну, чего уж тут смотреть? – пробормотал Ленин. – Идите, идите, Анатолий Васильевич.

– Врачи прибыли, – тихо сообщил Луначарский, – раздеваются, руки моют, сейчас явятся сюда.

– Кто?

– Профессор Винокуров, Семашко Николай Александрович и еще там, кажется, Обух, Минц. Доктор Розанов должен подъехать минут через двадцать.

– К черту их. Я устал как собака. Пусть катятся к черту.

Бонч и Луначарский переглянулись.

– Идите, Анатолий Васильевич, – повторил вождь и добавил с вымученной улыбкой: – Спасибо, что навестили.

– Владимир Ильич, вы не волнуйтесь, доктора все свои, – сказал Бонч, когда закрылась дверь за Луначарским.

– Уж понятно, не чужие, – Ленин зло прищурился. – Зачем столько?

– Яков решил, чем больше, тем лучше.

– Да, теперь Яков у нас тут главный. Он все решает. Он решает, а вы единодушно одобряете. Благолепие.