Порядок в культуре - Капитолина Кокшенева

Придумав гражданскую войну, писатель-вамп, таким образом, показывает ее как нечто вполне типическое для истории России и ее населения, поскольку одна из целей этой войны (помимо застарелого спора о праве на нее хазар и варягов) — истребление «внутреннего врага» («внешний давно не совался в это заколдованное пространство»). Внутренним врагом выступают для тех, кто пребывает «во стане русских воинов», естественно хазары (они же иногда «жд», хотя Быков не настаивает на строгой этничности этого сокращения). Далее — война отличный повод, чтобы показать всевозможные отвратительные армейско-варяжские типы (они же — «государственники»). Тут автор «отрывается» с большим удовольствием, зарисовывая образчики «лучших традиций варяжского генштаба»: «национальная гвардия была в плачевном состоянии — теперь ее обращала в бегство любая банда»; «все вырождалось»; за три года войны расстрельные команды своих постреляли много больше, нежели потеряли в боях; руководившей этой нацгвардией вояка генерал-майор Пауков тупо и бездарно понимал «наше русское дело», «ненавидел всех своих офицеров и солдат» — «в этом смысле он был истинный варяг, природный северянин, чья генеральная цель не столько захват земель или обращение в бегство противника, сколько максимально эффективное истребление собственных войск» (тут у автора снова говорит свободолюбивая улица — с ее простенькой дискуссией о наших войнах, на которых победа всегда доставалась количеством убитых, находилась в прямой зависимости от веса «пушечного мяса»). Прочие персонажи из армии варягов вообще недостойны внимания, за исключением капитана-иерея Плоскорылова. Именно так — иерея.

Это у нас, в реальной жизни, Русская Православная Церковь создала отдел по взаимодействию с армией, а вот Быков (опасаясь этой тенденции «проникновения Церкви в государственные дела») пошел смело дальше, слив церковную и армейскую иерархию «в один флакон», наделив своего «политрука» Плоскорылова капитан-иерейским званием («в длинной рясе с золотым аксельбантом»), темной сокрытой государственнической силой, степенью посвящения (кажется, шестой) и ожидающим повышения (следующей инициации). Власть Церкви у варягов простирается по всем направлениям: в военных академиях открыты богословские факультеты (такой и закончил Плоскорылов); христианские догматы, молитвы, акафисты приспособлены для воинско-религиозных нужд («Бог наш Один, он же Велес и другого не дано»); естественно, христианство для истинных варягов «подлая хазарская выдумка» (улица, улица, как ты накрепко завладела нашим сочинителем!) Впрочем, будут еще и армейская мудрость «из сборника речений преподобного Евстахия Дальневосточного», и «глас осьмый из свода песнопений «Нельзя помиловать»», и «строевой завет Паисия Закавказского» («Аще кто усомнится в своей воинской мощи, убояся вероятного противника, тому позор и поругание перед лицом товарищей и три наряда на службу»). Согласно «устава, Русь Святая есть боговыбранная держава, выгодно и симметрично расположенная повдоль шестой части суши и красноукрашенная от щедрот Отца, Сына и Святого духа…». Церковнославянский ловко перебежал в армейские уставы и обряды: вместо «смирно» в варяжской армии командовали «смиренно!» и «возили по дивизиям больше полугода» некую живую деву Иру («русское диво, голос русского сопротивления»). «Варяжский воинский дух» самого Плоскорылова, состоял в отношении к солдату «как к неодушевленному предмету». Не только личность солдата, но и вообще личность «упразднялась» идеей варяжского государства — это, собственно, центральная (и либеральная, и демократическая, и сугубо-прогрессивная, и чрезвычайно востребованная) идея автора в его думах о России. Из этого главного положения следовали константы помельче: вместо жизни — смерть, вместо свободы — долг; ничего для человека и всё для государства, «мыслить словами варягу… несвойственно» (очевидно этим хитрым способом «мыслить словами» обладает только наш автор), а то, что называется душевными проявлениями «варяжству было искони отвратительно».

Итак, варяжство по Быкову — это сгущенная русскость, это гипер-русские, которые не имеют никакого отношения к территории России, к ее земле (кроме захватнического). Ради этой «любимой мысли» текст до отказа набит русскими «побрякушками», то бишь «русским национальным дискурсом», в котором все расставлено строго композиционно, согласна либерального устава. Есть тут и «чмо красноармейское», и «Аншлаг», потешающий солдатню и «особо знатно» изображающий «ЖДов — жирных, с портфелями»; и чистка населения, и философия общего дела, и «норманская концепция», и Русское Дело — «последний оплот мирового духа»; и Леонтьев, Шпенглер, Вейнингер, Меньшиков, Ницше как «милые сердцу истинных норманнов» (это уже для идейной улицы писано), и Русская комната в воинских частях армии, и «чистое русское поле», у края которого производятся расстрелы своих; и «голос патриотического ребенка», и «Нордический путь», и прародина санскрита, и Велесова книга, и Гиперборея, и Аркаим, и дорогие сердцу варяжские архетипы — особенно ценился «лизать сапоги»; и «уродливая луковица» как «неотъемлемая» архитектурная часть православного храма, и атрибуты «арийского нордического богослужения» (среди них — «платок, омоченный в хазарской крови», череп, свастика, кристалл, и само «богослужение, где молятся Яхве — «всеотцу расы нордическая», а также читают канон Велесу «козлобрадому»), и маршал Жуков на стенке у жительницы деревни, и патриотические «писатели-государственники», агитбригадой выезжающие в действующую армию; есть еще Лимонов, и прохановцы (и другие «соловьи генштаба») — в общем, все это наш автор не любит, а потому «сарказму» не жалеет, трудолюбиво, старательно (хотя, попеняем, несколько все же однообразно для изысканного вкуса) переводя «непонятные сущности» в сногсшибательные (как ему кажется) остроты и остракизмы.

Очень, очень эффектен наш автор — он красуется пышными названиями и культурными символами, «знаковыми» выражениями и роскошными именами, злободневными штампами и вечными истинами (впрочем, штамп и канон у него в одной цене)! Он ощущает над ними полную власть своего пера! Сам он, конечно, не способен ни Аркаима раскопать, ни Велесову книгу написать, ни переживать свое время всерьез и с той болью, как это получалось не только у Леонтьева или Меньшикова, но даже и у Лимонова, вот зато выхолостить до штампа, возвести в энную степень абсурда то, к чему он никогда не имел ни интеллектуального, ни эстетического отношения, «поднять ножку» рядом с значимым и значительным он вполне может. Это у него получается весьма эффектно, что, собственно, и отражает давно известный способ проникновения в историю, навсегда запечатленный русским баснописцем в известной басне о моське и слоне. И дело не в том, что нельзя посмеяться над загулом идей в отечественных головах. Очень даже можно, если цель — понять, освободиться от кривды ради правды. Но наш сочинитель принципиально на это не способен. Дело в том, что русская история для автора пребывает все время в какой-то безнадежной относительности (очевидно, что именно такое ее состояние и комфортно автору «ЖД»). А это уже методология, против которой не попрешь даже в «фантастическом» романе.

Методология Быкова — ее величество вульгарность, которой доступны только низины общественной «психики» и мысли. За что бы он ни брался в «ЖД» — за рассуждения о религиозном, христианском, оккультном, любовном или очень человеческом — все равно все сведется в эти низины (в болото). И тут он ничего с собой поделать не может — такова методология! (Она такова же и у Толстой с Сорокиным). Именно методология (она-то, естественно, сильнее Быкова) требовала от него украсить свое сочинение особенно сильными «деталями» — такими, как «расстрелы», которые варягам «приходилось производить лишь по праздникам, в дни особенно почитаемых святых».

3. «Сорочинская клятва» и невинные СМИ

Описание «психологии» и «убеждений» хазар ничуть не интереснее того, что проделано с варягами. Остается все то же весьма жалкое впечатление. «Хазары» — это у Быкова евреи и не евреи одновременно (уметь надо!), а «ЖДами» кто и что только у него не побывало: и боевая молодежная организация каганата (ЖД), и «ЖДовский легендарный персонаж Соломон», и Жароносная Дружины (ЖД) в стане варягов и Живой Дневник т. д. и т. п. ЖД пронизано все — от бытового до мистического. С хазарами Быков поступает также как с варягами (быть может, хазары все же чуть симпатичнее варяг — у них острее чувство родины). Их (хазар) «простая и гармоничная теория сводилась к тому, что русские не были коренным населением России», но занимались истреблением и колонизацией народов, («Поэтому и нет никакого движения, никакой истории», — ведь даже умирать русским приходится за чужую землю); для них (хазар) русская история — сплошь подтасовка (на Куликовом поле сражались хазары Челом-бей и Пэрец-вет), Илья-Муромец тоже еврей (Эмур-омец) — до тридцати лет был начальником стражи кагана, «пока не рехнулся и не перешел в навязанную русами веру», а Соловей Разбойник на самом-то деле герой хазарского фольклора Саул Ой-Вэй; Пушкин, само собой, «классический хазар» (в общем, для хазарского идеолога издавна, очень издавна — от былинных времен — совершенно очевиден хазарский след в русской истории, ну, а про значительный вклад в русскую культуру со стороны хазар вообще говорить излишне, как и о том, что «все периоды созидания относились, увы, к нашим (хазарским — К.К.) кратковременным засильям 20-х и 90-х годов XX века, когда отдали Север Абрамовичу и Вексельбергу и «у них сразу дело пошло». Хазары давно уже дали «сорочинскую клятву» «никогда больше не работать на этой земле, пока она будет чужая», и это так естественно, ведь во всех хазарских планах очевидно одно — «ощущение чужой временности и своей вечности». Впрочем, перечислять все «родовые приметы» популярной темы «хазарофобия» (от Нилуса и «Протоколов» до черты оседлости) в быковском «ЖД» скучно.