Мистер Кэвендиш, я полагаю.. - Джулия Куинн

– Как далеко это отсюда? – спросила вдова, пытаясь освободить руку.

Но Томас держал ее крепко.

– Двадцать миль, Ваша Светлость, – ответила миссис Одли, а потом повернулась к племяннику. – Джек? Что происходит? Зачем тебе нужны доказательства, подтверждающие замужество твоей матери?

Джек минуту колебался, потом прочистил горло и ответил, – Мой отец был ее сыном, – и кивнул в сторону вдовы.

– Твой отец, – запнулась миссис Одли. – Джон Кэвендиш, ты говоришь…

Томас выступил вперед, странным образом готовый разрешить ситуацию, которая странным образом вышла из–под контроля. – Позвольте мне сказать?

Джек кивнул в его сторону, – Прошу Вас.

– Миссис Одли, – начал Томас, – если существуют доказательства того, что Ваша сестра вышла замуж, то Ваш племянник – истинный герцог Уиндхэм.

– Истинный герцог… – миссис Одли закрыла рот, пребывая в замешательстве. – Нет. Это невозможно. Я помню мистера Кэвендиша. Он был… – Она махнула руками, пытаясь описать его жестами. Наконец, после нескольких попыток что–то сказать, она вымолвила, – Он не стал бы скрывать подобное от нас.

– В то время, он не был наследником, – пояснил Томас.

– О, мой Бог, Но если Джек – герцог, тогда Вы…

– Им не являюсь, – сухо закончил он. Он посмотрел на Амелию и Грейс, которые наблюдали за этим разговором внутри дома, возле входной двери. – Я уверен, что Вы понимаете наше нетерпение, что мы хотим поскорее это выяснить.

Миссис Одли могла только смотреть на него с выражением шока.

Томас точно знал, что она испытывала.

Амелия была не уверена, который теперь был час. Определенно после полуночи. Грейс и ее проводили в комнату несколько часов назад, и хотя прошло много времени с тех пор, как она умылась и надела ночную рубашку, но она все еще не спала.

Долгое время она лежала под одеялом, представляя, что ровное посапывание Грейс — это своего рода музыка. Потом она прошла к окну, решив, что если она не могла уснуть, то хотя бы насладится видом попривлекательнее, нежели зрелище потолка. Луна была почти полной, и ее свет заставлял звезды меньше мигать.

Амелия вздохнула. Она не хотела еще выделять созвездия.

Рассеянно, она отметила Большую Медведицу.

Потом ветер нагнал на нее облако.

– О, это имеет смысл, – пробормотала она.

Грейс начала храпеть.

Амелия сидела на широком подоконнике, прижавшись головой к стеклу. Она так делала, когда была моложе и не могла заснуть, — шла к окну, считала звезды и цветы. Иногда она даже выбиралась наружу, прежде чем ее отец спилил величественный дуб за ее окном.

Это было чудесно.

Она хотела этого снова. Сегодня ночью. Она хотела избавиться от этого мрачного уныния, этого ужасного чувства страха. Она хотела выйти наружу, почувствовать, как ветер дует в лицо. Она желала петь для себя там, где ее ни кто не мог услышать. Она хотела вытянуть ноги, которые все еще болели от долгой езды в экипаже.

Она спрыгнула со своего нашеста и надела свое пальто, на цыпочках прошла мимо Грейс, которая что–то бормотала во сне. (Но, к сожалению, ничего нельзя было разобрать. Она определенно осталась бы и послушала, если бы речь Грейс имела хоть какой–то смысл.)

В доме было тихо, как она и ожидала, принимая во внимание время. У нее был опыт прохождения через спящие дома, хотя ее прошлые вылазки были всего лишь проказами или местью сестрам в ответ на их выходки. Она продолжала тихо идти, ровно дышать, и прежде чем она осознала это, она оказалась в холле, открыла входную дверь и выскользнула в ночь.

Воздух был бодрящим и покалывающим от росы, но был просто великолепным. Сильнее запахнув пальто, она прошла через лужайку к деревьям. Ее ноги замерзли, — она не хотела рисковать тем, какой шум могли вызвать ее туфли, — но она не беспокоилась. Она с удовольствием будет завтра чихать, если сегодня получит свободу.

Свобода.

Улыбаясь и смеясь, она принялась бежать.

Томас не мог уснуть.

Это его не удивило. На самом деле, после того, как он смыл пыль с тела, переоделся в свежую рубашку и бриджи. Ночная рубашка этой ночью была ему не нужна.

Его провели в красивую спальню, вторую рядом с той, которую отвели его бабушке. Эта комната была небольшой, и мебель была явно ни новой, ни дорогой, но хорошего качества, за ней хорошо ухаживали, теплая и гостеприимная. На столе были миниатюры, искусно поставленные в уголке, чтобы их можно было рассматривать, и одновременно писать письмо. В гостиной на каминной полке стояли еще миниатюры, мило расставленные в ряд. Рамы были несколько изношены, краска стерлась там, где за них брались и любовались.

Эти миниатюры, — эти люди на миниатюрах, — были любимы.

Томас попытался представить похожую экспозицию в Белгрейве и чуть не рассмеялся. Конечно, портреты всех Кэвендишей были нарисованы, некоторые даже больше одного раза. Но эти картины висели в галерее, формальные представления величия и богатства. Он никогда не смотрел на них. Зачем ему это? Там не было никого, кого бы он хотел увидеть, никого, чью улыбку или чувство юмора он желал бы вспомнить. Он прошел к столу и взял один из миниатюрных портретов. На нем был изображен Джек, но на десяток лет моложе.

Он улыбался.

Томас обнаружил, что улыбается, хотя был не уверен, почему. Ему понравилось это место. Оно называлось Кловерхилл. Милое название. Подходящее.

Наверно, расти здесь, было приятно.

Становиться мужчиной.

Он поставил миниатюру на место, прошел к ближайшему окну и облокотился обеими руками на подоконник. Он устал. И испытывал беспокойство. Это была гибельная комбинация.

Он хотел с этим покончить.

Он хотел двинуться вперед, узнать, — нет, знать, кто он.

И кем он не являлся.

Он постоял там несколько минут, глядя на ухоженную лужайку. Там не на что было смотреть, не в такую глухую ночь, и все же он не мог заставить себя уйти. И потом… Его глаза уловили движение, и он подошел поближе к стеклу. Кто–то был снаружи.

Амелия

Это не могло быть, но это была определенно она. Больше ни у кого не было волос такого цвета.

Какого дьявола она там делает? Она не убегала, она была слишком чувствительной для этого, и к тому же, у нее не было сумки. Нет, похоже, она решила прогуляться.

В четыре часа утра.

А вот это определенно нечувствительность.

– Глупая женщина, – пробормотал он, схватив халат, чтобы накинуть на собственную тонкую рубашку, выбегая из комнаты. Что у него была бы за жизнь, если бы он женился на ней? Гонялся бы он за ней среди ночи?

Менее через минуту, он вышел через входную дверь, которая, как он отметил, была открыта на дюйм. Он прошел по дорожке и через лужайку, где он ее видел в последний раз, но ничего. Она ушла.