Священный цветок - Генри Хаггард

Я с изумлением слушал эту речь, смысл которой (если она вообще имела какой-нибудь смысл) был тот, что все мы встречались в Африке в те времена, когда люди употребляли кремниевые ружья, т. е. около 1700 года или раньше. Однако размышление показало мне полную вздорность всего этого. Очевидно, предок этого старого жреца (которому, я убежден, было не менее ста двадцати лет) или, быть может, его отец, будучи молодым человеком, встретился с первыми европейцами, проникшими в глубь Африки. По всей вероятности, это были португальцы, из которых один был миссионер, а двое других, — отец и сын или братья, или товарищи. История смерти этих людей часто вспоминалась потомками вождя или главного жреца племени.

— Где же мы встречались и когда, о Мотомбо? — спросил я.

— Не в этой земле, не в этой, о Отец Ребенка, — ответил он, — но далеко-далеко на западе, где солнце опускается в воду. С тех пор народом понго правили двадцать Калуби. Некоторые из них правили в течение многих лет, некоторые недолго. Это зависело от воли моего брата, бога, живущего там, — он захохотал ужасным прерывистым смехом и указал через плечо на лес, растущий на горе. — Да, правильно, двадцать Калуби — некоторые по тридцать лет, некоторые меньше четырех.

«Теперь я вижу, что ты просто старый лгун», — подумал я, так как, кладя в среднем по десятку лет на правление каждого Калуби, мы, согласно его утверждению, встречались с ним по крайней мере двести лет тому назад.

— Тогда вы были одеты иначе, — продолжал он, — двое из вас имели на головах железные колпаки, а голова белобородого была выбрита. Я приказал искусному мастеру выбить на медной дощечке ваши изображения. Эта дощечка сохранилась у меня до сих пор.

Он снова затрубил в свой рог. Снова появилась женщина, которой он сказал что-то шепотом. Она ушла и сейчас же возвратилась с каким-то предметом, который он бросил нам. Это была почерневшая от времени медная или бронзовая дощечка, на которой были выбиты гвоздем изображения высокого мужчины с длинной бородой, тонзурой на голове и крестом в руке, и двух других мужчин невысокого роста, в круглых металлических шлемах, странной на вид одежде и сапогах с четырехугольными носками. В руках у них были тяжелые кремниевые ружья, а один из них держал дымящийся фитиль. Это было все, что мы могли рассмотреть на дощечке.

— Почему ты покинул далекую страну и пришел в эту землю, о Мотомбо? — спросил я.

— Потому что мы боялись, как бы по вашим следам не пришли другие белые люди и не отомстили за вас. Так приказал Калуби тех дней, хотя я противился этому, ибо знал, что никто не может избежать того, что должно прийти в свое время. Мы бродили до тех пор, пока не нашли это место, где живем уже давно. С нами пришли также и наши боги: мой брат, живущий в лесу (хотя мы ни разу не видели его в пути, ибо он пришел сюда раньше нас), Священный Цветок и Мать Цветка (она жена одного из вас, которого — я не знаю).

— Ты называешь бога своим братом, — сказал я, — но мы слышали, что он обезьяна. А разве может обезьяна быть братом человека?

— Вы, белые люди, не понимаете этого, но мы, черные, понимаем. Вначале обезьяна убила моего брата, который был Калуби. Его дух вошел в обезьяну и превратил ее в бога. Поэтому она убивает каждого Калуби, и их духи также входят в нее. Не так ли, о нынешний Калуби, уже потерявший палец? — насмешливо прибавил он.

Калуби, простершись на земле, задрожал, но ничего не ответил.

— Все произошло так, как я предвидел, — продолжал похожий на жабу Мотомбо. — Вы возвратились, и теперь мы узнаем, справедливы ли были слова белобородого, когда он говорил, что его бог отомстит нашему богу. Вы пойдете отомстить ему, а мы посмотрим, удастся ли вам это. Только на этот раз с вами не будет железных труб, которых мы боимся. Ибо не объявил ли через меня бог, что когда белые люди возвратятся с железными трубами, тогда он, наш бог, умрет и я, Мотомбо, уста бога, тоже умру. Священный Цветок будет выкопан из земли. Мать Цветка исчезнет, а люди понго будут рассеяны и превратятся в странников и рабов. И не объявил ли он, что когда белые люди придут без железных труб, тогда произойдут таинственные вещи (о! не спрашивайте о них; в свое время вы все узнаете!) и народ понго, приходящий теперь в упадок, снова станет великим? Вот почему я приветствую вас, белые люди, пришедшие из земли призраков, ибо через вас мы, понго, станем плодовитыми и великими!

Внезапно он прекратил свою речь, и его голова еще глубже вошла в плечи. Он долго сидел молча, и его блестящие свирепые глаза пристально смотрели на нас, будто желая угадать наши самые сокровенные мысли.

Если это удалось Мотомбо, то я думаю, что он был весьма доволен, ибо, сказать правду, я чувствовал одновременно страх, бессильную ярость и отвращение. Конечно, я нисколько не верил тому, что он говорил, но я чувствовал глубокое отвращение к этому существу, бывшему человеком только наполовину. Кроме того, оно внушало мне ужас. Я был уверен, что оно замышляет против нас зло.

Вдруг оно снова заговорило.

— Кто этот маленький, желтый, с лицом, похожим на череп? — спросил Мотомбо, указывая на Ханса, державшегося как можно дальше от него и прятавшегося за Мавово. — Этот сморщенный, с плоским носом, который мог бы быть ребенком моего брата, бога? Зачем ему, такому маленькому, такая большая палка? — Он снова указал на большую бамбуковую палку Ханса. — Я думаю, что он полон хитрости, как свежая тыква водой. Этого большого, черного я не боюсь, — он указал на Мавово, — ибо мое колдовство сильнее его колдовства, — (по-видимому, он узнал в Мавово колдуна), — но маленького желтого человека с большой палкой и мешком за плечами я боюсь. Я думаю, что его надо убить.

Он остановился, и мы задрожали, ибо могли бы мы помешать ему убить бедного готтентота, если бы он это решил? Но Ханс, понявший, что ему грозит большая опасность, призвал на помощь всю свою хитрость.

— О Мотомбо! — жалобно сказал он. — Ты не должен убивать меня, ибо я слуга посла. Ты ведь знаешь, что боги каждой страны мстят тем, кто причиняет зло ее послам или их слугам. Если ты убьешь меня, я буду являться тебе по ночам. Да, я буду садиться тебе на плечо и не дам тебе покоя до тех пор, пока ты не умрешь. Ибо хоть ты и очень стар, все же в конце концов ты умрешь, о Мотомбо!

— Верно, — сказал Мотомбо. — Не говорил ли я, что он полон хитрости? Все боги мстят тем, кто убивает послов их страны или их слуг. Это право, — тут он рассмеялся ужасным смехом, — принадлежит одним богам. Пусть боги понго сами решат это!

Я вздохнул с облегчением. Мотомбо продолжал новым, можно сказать, деловым тоном:

— Скажи, о Калуби, что привело ко мне, устам бога, этих белых людей? Кажется, они пришли говорить о договоре с королем мазиту? Встань и говори.