Василий Тёркин - Петр Боборыкин

- Угодник-то Божий как спасался! Господи! Удостоилась и я, многогрешная!..

Теркин подавил в себе усмешку.

"Вот эта верит!" - подумал он и даже посторонился и пропустил ее вперед к самой двери.

Грозовая туча пронеслась. Дождь перестал, и в разорванную завесу облаков глядело нежаркое солнце.

- В лавру или на станцию прямо прикажете? - крикнул извозчик за оградой.

Теркин приказал повезти себя обратно к скиту, высадить там, объехать кругом и ждать его по ту сторону, у Черниговской.

- Прибавочку следует, купец.

- Будет и прибавочка.

И опять скитский двор с деревянной церковью повеяли на него детским чувством, точно запретная святыня, как когда-то в селе Кладенце, на дворе беглопоповской молельни.

На лестницу он уже не присаживался и не заходил в сени, а побрел дальше к спуску, где теперь деревья пошли световыми пятнами под ласковыми лучами солнца: оно проглядывало то и дело из-за ползущих медленно облачков.

Сел он на скамейку, на самом крутом месте, и сидел долго, больше получаса, не оглядывался на красоту места, не насиловал себя на особое душевное настроение.

Мысли сами собою, без тревоги и горечи, поплыли, захватывали одна другую.

Отчего же тут вот, в этой Гефсимании, размякла его душа? Неужели там, у Троицы, ему чуть не противно сделалось только от нищих, мужичья, простонародной толкотни и шлянья по церквам и притворам? Кто же он-то сам, как не деревенский подкидыш, принятый в сыновья крестьянином и его старухой? Или чистая публика охладила его, не позволила отдаться простой мужицкой вере? Все эти брюхатые купцы, туполицые купчихи, салопницы, барыни и их приятели, откормленные монахи и служки в щеголеватых триповых шапках?

Он смирялся. Его стало манить домой, в то село, на которое он так долго злобствует, хотелось простить кровные обиды...

XXVIII

До села Кладенец было ходу верст пять. Пароход "Стрелок" опоздал на несколько часов. Шел уже десятый час, а ему следовало быть у пристани около семи. Проволочка случилась в Балахне, с нагрузкой, повыше города маленько посидели на перекате. Воды в реке прибывало с конца августа.

Сентябрьская холодноватая ночь спустилась на реку, и фонари парохода яркими тонами резали темноту. На палубах, передней и задней, бродили совсем черные фигуры пассажиров. Многие кутались уже в теплые пальто и чуйки на меху - из мещан и купцов, возвращавшихся последними из Нижнего с ярмарки.

На носовой палубе сидел Теркин и курил, накинув на себя пальто-крылатку. Он не угодил вверх по Волге на собственном пароходе "Батрак". Тот ушел в самый день его приезда в Нижний из Москвы. Да так и лучше было. Ему хотелось попасть в свое родное село как можно скромнее, безвестным пассажиром. Его пароход, правда, не всегда и останавливался у Кладенца.

Давно он там не был, больше пяти лет. В последний раз - выправлял свои документы: метрическое свидетельство и увольнительный акт из крестьянского сословия. Тогда во всем селе было всего два постоялых двора почище, куда въезжали купцы на больших базарах, чиновники и помещики. Трактиров несколько, простых, с грязцой. В одном, помнится ему, водился порядочный повар.

Все это мало его беспокоило. Он и вообще-то не очень привередлив, а тут и подавно. Ехал он на два, на три дня, без всякой деловой цели. Желал он вырвать из души остаток злобного чувства к тамошнему крестьянству, походить по разным урочищам, посмотреть на раскольничью молельню, куда проникал мальчиком, разузнать про стариков, кто дружил с Иваном Прокофьичем, посмотреть, что сталось с их двором, в чьих он теперь руках, побывать в монастыре. К игумену у него было даже письмо, и он мог бы там переночевать, да пароход угодит в Кладенец слишком поздно, и ему не хотелось беспокоить незнакомого человека, да еще монаха, может быть, в преклонных летах.

Встреться он с кем-нибудь из своих промысловых приятелей, с одним из остальных пайщиков "товарищества" и начни он им говорить, зачем он едет в Кладенец, вряд ли бы кто понял его. Один бы подумал: "Теркин что-то несуразное толкует", другой: "притворяется Василий Иваныч; должно быть, наметил что-нибудь и хочет сцапать".

Ничего он не желал ни купить, ни разузнавать по торговой части. Если б он что и завел в Кладенце, то в память той, кому не удалось при жизни оделить свой родной город детской лечебницей... Ее деньги пойдут теперь на шляпки Серафимы и на изуверство ее матери.

- Больно уж поздно, - обратился к нему пассажир

в теплой чуйке, подсевший к нему незадолго перед

тем. - Никак, часов десять?

Теркин вынул часы, зажег спичку и поглядел.

- Четверть одиннадцатого.

- А нам еще добрых три, коли не четыре, версты

до Кладенца.

- Вы сами оттуда будете?

- Оттуда, господин.

- По торговой части?

По говору он узнал тамошнего уроженца. Пассажир был сухопарый, небольшого роста, с бородкой, в картузе, надетом глубоко на голову. Вероятно, мелкий базарный торговец.

Теркин повторил вопрос.

- Нешт/о! Бакалеей займаемся!

- За товарцем к Макарию небось ездили?

- Поздненько угодил-то. Армяне совсем расторговались... Которая бакалея осталась в цене... Да заминка у меня вышла... И хворал маленько... Ну, и опоздал.

- Вы уроженец тамошний, кладенецкий?

Лицо торговца он хорошо мог разглядеть вблизи;

но оно ему никого не напоминало.

- Мы коренные, тутошние.

- Из бывших графских?

- Да, из графских. А вы, господин, наше село, чай,

знаете?

- Немножко.

- И теперь туды же?

- Туды.

- У кого же остановитесь? У знакомца?

- На постоялом.

- Чернота у нас на постоялых-то дворах.

- Кочнев держит по-прежнему?

Торговец вгляделся в Теркина, но не узнал его.

- Кочнев? - переспросил он. - Давно уж приказал долго жить. Зятья его... народ шалый... Совсем распустили дело... Прежде и господам не обидно было въехать, а ноне - зазорно будет. Только базарами держится.

Торговец говорил слабым голосом, очень искренно и серьезно.

- Где-ни6удь притулюсь. Я всего-то на два дня.

- Номера есть, господин.

- Настоящие номера?

- Как следует... С третьего года. Малыш/ова, против Мар/инцева трактира. Около базарных рядов. Или вы еще не бывали у нас николи?

- Как не бывать. И трактир этот помню; только против него лавки были, кажется.

- Точно. Допрежь торговали. Теперича целый этаж возведен. Тоже спервоначалу трактир был. Номера уж... никак, четвертый год. Вот к пристани-то пристанем, так вы прикажите крикнуть извозчика Николая. Наверняка дожидается парохода... У него долгуша... И малый толковый, не охальник. Доставит вас прямо к Малыш/ову.

Все это было сказано очень заботливо.

"Добряк, - подумал Теркин, - даром что базарный торгаш. Может, раскольник?"

- Вы по молельне будете? - спросил он.

- Я-то? Нет, господин, мы - православные.

- Кто же у вас старшиной? Все тот же?.. Как бишь он прозывался?

Теркин нарочно не хотел произнести имени старшины Малмыжского.

- Сунгуров.

- А Малмыжский? - не утерпел Теркин.

- Он давно ушел из старшин... Скупщиком стал.

- Каким?

- Да всяким. И у кустарей... сундуки скупает, и ножевой товар... Зимой хлебом промышляет, судачиной.

- Разжился, стало быть?

- Как не разжиться... И в старшинах-то лапу запускал в обчественный сундук. Мало ли народу оговорил!.. И на поселение посылал... Первого - Теркина, Ивана Прокофьича. Обчественник был... Таких ноне не видать чтой-то...

- А вы Ивана Прокофьича знавали? - спросил Теркин, сдерживая волнение.

- Как не знавать. Старик - настоящий радетель был за мирской интерес. Царствие ему Небесное!

Теркин почувствовал, что к глазам его подступают слезы. Но он не хотел объявлять, как ему доводился Иван Прокофьич.

Торговец приподнялся.

- Вот, господин... Попомните: извозчик Николай... Так и скажите - к Малыш/ову. Время и за кладью присмотреть. Вон и Кладенец наш... видите обрыв-то... темнеется... за монастырем...

- Спасибо вам! - выговорил Теркин и сам встал. - Так вы в рядах торгуете, по базарным дням?

- У меня и на неделе лавочка не запирается.

- А по фамилии как?

- Енгалеев.

- Попомним!

Скромненько удалился торговец, запахиваясь в ваточную чуйку, и еще глубже надвинул на уши картуз.

Пароход дал протяжный свисток. Пристани еще не было видно; но Теркин распознавал ее привычным глазом судопромышленника. Над полосой прибрежья круто поднимались обрывы. По горе вдоль главной улицы кое-где мелькали огоньки. Для села было уже поздно.

С собою Теркин захватил только маленький чемоданчик да узел из пледа. Даже дорожной подушки с ним не было. Когда пароход причалил, он отдал свой багаж матросу и сказал ему, чтобы позвал сейчас извозчика Николая.

Сколько он помнил, десять лет назад в Кладенце еще не было постоянных извозчиков даже и на пристанях.