Охота на левиафана. Пропавшая сестра. Мальчики на севере.Водой по лесу. - Майн Рид

Дикарь дважды делал на меня нападение. Но я, хотя и с большим трудом, успел увернуться от него и отразить удар его страшной дубины купленным ломом.

Наконец он сделал третью попытку, и хотя я увернулся, но получил все-таки сильный удар дубиной.

Рассерженный, я не мог уже больше сдерживаться. Я поднял обеими руками лом, нацелился прямо в голову дикаря и опустил лом быстрым и сильным движением руки. Дикарь упал, как подкошенный. Я не могу и теперь хладнокровно вспоминать звук треснувшего черепа дикаря. После этого я постоянно избегал ходить этим местом. Слишком было тяжело.

Вскоре я опять встретился со своим калифорнийским знакомым Фареллем. Он очень обрадовался мне и на мой вопрос, что слышно о беглецах, рассказал следующее:

— Я видел Фостера и мою жену. Оказывается, что я в продолжение четырех месяцев жил вблизи них и не догадывался об этом.

— Что же вы с ними сделали?

— Ничего. Судьба отомстила им за меня. Скажу лишь, что Фостер — самый несчастный человек, какого я только встречал на этом свете. Он уже в продолжение шести недель лежит в ужаснейшей лихорадке и еще не скоро окончательно поправился. Я расскажу вам, как я с ним встретился.

Я был в своей палатке, когда услышал голос женщины, разговаривавшей с моим компаньоном перед палаткой. Женщина просила отдавать ей в стирку белье. Она говорила, что ее муж уже давно болен, и она не имеет ни копейки денег, чтобы купить хлеба. Голос показался мне очень знакомым. Я встал, осторожно выглянул из палаты и увидел свою беглую жену! Я дождался, пока она закончила разговаривать с товарищем и пошла домой. Я тоже, стараясь быть незамеченным, шел за нею до ее собственной палатки. Она вошла в нее, не заметив меня. Я вошел вслед за нею и совершенно неожиданно предстал перед преступной парочкой.

Моя жена сделалась бледною, как мел. Фостер же весь задрожал от страха. Они каждую минуту ожидали, что я их убью. «Не бойтесь, — сказал я,

— я не трону вас. Сама судьба позаботилась отомстить за меня. Вам придется испытать еще более тяжелые бедствия, и я пальцем о палец не ударю, чтобы хоть немного облегчить вашу участь».

Затем я обратился к своей жене и поблагодарил ее за то, что она была так добра, что оставила меня. Сказав им «прощайте», я ушел, оставив их размышлять о случившемся.

На следующий день я опять посетил их. Бедность их была прямо поражающая. В палатке не было ни крошки хлеба, и в продолжение нескольких дней они голодали. Я не почувствовал на этот раз никакого удовольствия при виде их ужасной бедности. Мне даже стало жаль их. Потрясенный до глубины души их несчастьем, я ушел. И больше не рассчитывал встречаться с ними.

Когда я вышел из палатки, жена моя последовала за мною. Она стала передо мною на колени и просила меня помочь ей вернуться к ее родителям. Она сказала, что узнала мне настоящую цену, когда лишилась меня, что она теперь любит меня больше всех на свете. Она сознает свою вину и не просит меня взять ее обратно. Единственно, о чем она просит, как о милости, это дать ей немного денег на дорогу к ее родителям.

Мне стало ее жаль, и я отправил ее домой. Я еще продолжаю любить ее и думаю, что этот урок послужит ей на пользу. Я тоже скоро уезжаю на родину и надеюсь еще быть счастливым.

Фостеру, которого подтачивает злой недуг, я также оставил немного денег, чтобы он не умер с голоду и скорее поправился.

Так окончился «роман» Фарреля, как он это называл. Вскоре после этого он уехал в Нью-Йорк, и о дальнейшей жизни его я ничего не слышал.

Глава 29

ИСПОВЕДЬ КАТОРЖНИКА

Прошло еще несколько времени. Я работал на приисках около Авоки. Моим компаньоном был на этот раз «бывший преступник». Таких людей было в то время очень много в Австралии, особенно в Южном Уэльсе. После отбытия каторги все эти люди устремлялись на золотые прииски, рассчитывая на быстрое обогащение.

Мой новый товарищ был человек скромный, задумчивый. Как-то мы с ним разговорились, и я выразил желание узнать историю его жизни.

— Вы хотите узнать мою жизнь, — сказал он. — Извольте, я доставлю вам это удовольствие. В моей жизни нет ничего такого, о чем бы мне стыдно было рассказывать. Я никогда не сделал ничего дурного, то есть никого не ограбил, никого не обворовал, никого не обманул. Я уроженец Бирмингема и в этом городе до двадцати лет. Мой отец был форменный пьяница, и те несчастные деньги, которые зарабатывал, он сейчас же относил в кабак. Его самого и четырех маленьких детей содержали мы втроем — моя мать, я и мой брат, который был на один год моложе меня. В Бирмингеме не было детей, которые любили бы своих родителей больше, чем я и мой брат. Мы с необычайной нежностью относились к нашим маленьким братьям и сестрам. Всеми силами мы старались, насколько возможно, помогали нашей матери в ее трудах. Однажды вечером мой младший брат и я возвращались с работы. На улице, на небольшом расстоянии от нас, мы увидели нашего отца. Он был совершенно пьян. Его окружали три полисмена — двое из них держали его под руки. В пьяном виде мой отец был очень задорен. Полицейские старались успокоить его своими кулаками. Один из них ударил его палкой по голове с такой силой, что по лицу потекла кровь. Мой брат и я подбежали и попросили позволить нам отвести его спокойно домой. Но в это время мой отец набросился на полицейских и стал рвать на них одежду. Они отказались отпускать его с нами домой и решили доставить его на полицейский пост. Мы просили, чтобы они поручили это сделать нам, и я, взяв отца за руку, стал уговаривать его идти спокойно вместе с нами. Полицейский грубо оттолкнул меня в сторону и схватил отца за шиворот. Он пытался потащить его вперед силой, подталкивая кулаками. Еще раз мы вмешались и обратились к полицейским с просьбой не бить отца и отпустить его с нами.

В это мгновение один из полицейских крикнул: «А, вы отбивать» и все трое набросились на меня и на моего брата. Один из них схватил меня за горло