Современная зарубежная проза - Коллектив авторов

Ауэ ближе к «романтическому эгоисту» Эмори из «По эту сторону рая» Фитцджеральда и Уинтерборну из «Смерти героя» Олдингтона, чем к героям Ремарка и Хемингуэя. «Экое идиотство — распространять на огромные государства сексуальные запреты, силою обстоятельств навязанные крохотному племени кочевников-семитов, понятия не имевших о гигиене. <…> Мы — жертвы чрезмерного размножения. В Европе слишком много народу. И до черта младенцев», — думает Уинтерборн, предвосхищая идеологию нацистов [8]. Эмори утверждает, что пошел бы за коммунистами, потому что за ними молодость и сила — с большим успехом он мог бы примкнуть к нацизму, исповедующему культ силы, что и сделал Ауэ. Вслед за этими персонажами идет герой экзистенциалистов — у Ауэ явное сходство и с Рокантеном в «Тошноте» Сартра, и с Мерсо в «Постороннем» Камю, которые отчуждены от мира не столько извне, сколько изнутри.

Отметим сходство персонажа «Благоволительниц» с абсурдным героем. Один из самых страшных эпизодов романа вопиюще абсурден: «…и вот однажды у края очередной траншеи девочка лет четырех тихонько взяла меня за руку. Я хотел высвободиться, но она не отпускала меня. Прямо перед нами расстреливали евреев. “Где мама?” — спросил я девочку по-украински. Она пальчиком показала в сторону траншеи. Я погладил ее по волосам. Так мы простояли довольно долго. У меня кружилась голова, и слезы подступали. “Идем со мной, — сказал я, — не бойся, идем”. Я сделал шаг к траншее, она уперлась, потянула меня обратно, но потом пошла следом. Я ее приподнял и передал человеку из ваффен-СС: «Будьте к ней добры», — по-идиотски попросил я» (курсив наш. — Б. К.) [7]. Это кровавый абсурд, а есть и абсурд комический — Ауэ пишет статью о пользе книг американского фантаста Берроуза для национал-социализма. Апофеозом абсурда является эпизод, где Ауэ кусает Гитлера за нос.

Коснемся и соотношения героя «Благоволительниц» с мифологическим героем. В истории Ауэ проглядывают контуры судьбы Ореста. Как и Орест, Ауэ убивает мать и отчима, у него есть свой Пилад — Томас. С образом Электры сложнее. С одной стороны, Электрой является сестра Уна, с другой — сам герой отчасти является Электрой (в детстве играл ее роль спектакле, позже совмещает роли обоих убийц — это, позволяет истолковать бисексуальность Ауэ, в том числе как очередное доказательство его всечеловечности).

Миф образует структурные связи романа, подчеркивает универсальность происходящего и позволяет вести полемику с предыдущими толкователями мифа. Отличия от предыдущих трактовок мифа об Оресте (классическая — «Орестея» Эсхила, экзистенциалистская — «Мухи» Сартра и т. д.) существенны — Ауэ убивает мать в бессознательном состоянии лунатизма, расправляется с Томасом-Пиладом, мать и отчим являются «убийцами» отца героя только в его воображении или в переносном смысле, Эвмениды становятся преследующими героя воспоминаниями. Миф как бы «стирается» в романе.

Литтеллу удалось создать героя, воплощающего в себе и конкретную личность, и исторически сложившийся типаж, и человека как такового. Ауэ — «герой нашего времени». При создании его образа писатель широко использовал опыт предыдущих литературных эпох и направлений, сотворив совершенно жизнеспособного, полнокровного героя с яркой индивидуальностью, о котором не скажешь, что он всего лишь искусственная конструкция, сделанная автором для своих целей. А намерения автора крайне серьезны, и образ героя идеально подходит для их реализации. На наш взгляд, Литтелл показывает, что в каждом человеке есть то, что при определенных обстоятельствах пробуждает в нем палача, послушного исполнителя чужой воли, дает понять, насколько легко пасть, как культура либо разрушается в личности, либо подталкивает ее к преступлению.

У Ауэ есть свои двойники и антагонисты. Главным его двойником является Томас. Двойниками главного героя являются его сослуживцы, попавшие в аналогичные ситуации, такие же, как и Ауэ, представители среднего класса, бывшие коммерсанты и преподаватели — образованные люди ничуть не менее конформистски настроены, чем обыватели, а также некоторые интеллектуалы, подобные Бразильяку. Всех их объединяет готовность поддержать нацистский режим и уверенность в том, что насилие так или иначе необходимо. Антагонистами героя являются фигуры старика-горца, спокойно спорящего с героем и стоически встречающего свою смерть; немецкого врача, который застрелил солдата за убийство новорожденного младенца; комиссара Правдина, которого можно считать главным антагонистом героя. Есть еще один сложный случай, когда двойник и антагонист заключены в одном лице — это писатель и философ Юнгер, некогда развивший идеи о войне, как основе жизни, идеолог «консервативной революции». Поначалу он поддерживал нацизм, но позже сблизился с заговорщиками, выступил противником режима. Их сходство и в том, что и Ауэ и Юнгер широко смотрят на мир. Но Юнгер способен изменить свое мнение, он борется с судьбой, он активен, он герой в первоначальном смысле слова, а не антигерой, каким можно считать Ауэ. У них все же разное сознание — Юнгер крупный мыслитель, а Ауэ в итоге носитель хоть и острого, но стереотипного восприятия жизни. Юнгер — альтернатива Ауэ, таким бы тот смог стать, если бы захотел сопротивляться, но жизнь его уже подчинена детерминизму происходящего, у него не хватает ни воли, ни желания противостоять судьбе.

В жанровом плане «Благоволительницы» прежде всего роман исторический. Наряду с выдуманными автором персонажами присутствует или упоминается ряд исторических личностей: Олендорф, Блобель, Эйхман, Гитлер, Шпеер, Абец, Бразильяк, Ребате, Детуш (Селин), Сартр, Юнгер и другие. Автор искусно вводит их в повествование: «Именно в тот период, безусловно под влиянием Ребате и его нового, еще малоизвестного друга Луи Детуша, я увлекся французской клавирной музыкой, которую начали открывать и исполнять заново» [7]. Литтелл мастерски воссоздает их манеру говорить и мыслить, например, стиль Блобеля: «Семьдесят или даже восемьдесят процентов населения СССР по происхождению монголы. <…> В Мировую войну, да, мы сражались с настоящими русскими мужиками, они вправду крепкие молодцы, но большевики всех истребили! Настоящих русских, настоящих славян почти не осталось. И к тому же, — продолжал он, противореча самому себе, — славяне — это по определению раса рабов, помесь» [7].

Возможно, Литтелл создает новый тип исторического романа, опираясь на опыт предшественников — классический исторический роман Скотта, авантюрный исторический роман Дюма, интеллектуальные исторические романы Мережковского, Деблина, Маннов и Фейхтвангера, эпопеи Гроссмана и Солженицына, постмодернистские исторические романы Эко. Новым в нем является необычайная смелость смешения элементов при сохранении правдоподобия, и более того, историзма — профессиональные историки отмечают хорошую фактографическую подготовку Литтелла, и находят у него лишь незначительные ошибки.

Достойно внимания то, как Литтелл борется со сложившимися стереотипами о той эпохе. Например, он развенчивает представление о том, что виновны в военных преступлениях были большей частью СС и Гестапо, а Вермахт почти невиновен. Показывает управленческую неразбериху вместо отлаженной тоталитарной машины — Хрустальная ночь чуть было не подорвала экономику Рейха, его руководители не могут договориться о решении проблем, от которых зависит победа в войне и существование страны. Литтелл далек от западной концепции полного отождествления режимов Муссолини, Гитлера и Сталина, а следовательно, и от превознесения Союзников — они показаны как не менее циничные политики (эпизод с неудачной попыткой обмена евреев на грузовики, бомбежки Берлина). Рассмотрена роль коллаборационистов в осуществлении нацистского террора и т. д.

Все это позволяет сказать, что Литтелл старался как можно более объективно подойти к истории, и не его вина, что гдето ему это не полностью удается (некоторая доля «клюквы» в описании СССР). В романе присутствует определенная тенденциозность, но она вызвана необходимостью пересмотреть устаревшие взгляды на нацизм, как на зло само по себе, распространенные в сознании многих людей и отраженные в многочисленных произведениях культуры. Реальность куда страшнее этих примитивных представлений, считает автор. Отсюда специфическая историософия текста, заключающаяся в критическом отношении к сложившимся затвердевшим концепциям — например, к «банальности зла» Х. Арендт. В этом Литтелл сближается с Толстым, у которого критика классического понимания истории занимала важное место.

«Благоволительницы» могут быть названы интеллектуальным романом. Герои спорят об умозрительных материях, различных концепциях и теориях. Помимо этого, в рассуждения рассказчика нарочито вкраплены элементы современных концепций (постструктурализм). Это выглядит несколько искусственным, но позволяет расширить ткань текста, пробудить мысль читателя, дать философское обобщение опыту героя.