Железная леди - Кэрол Дуглас

Квентин погладил мангуста, который устроился рядом с ним, довольно попискивая и пыхтя от изобилия угощения, которое включало в себя остатки копченого лосося, последние кусочки омара и пармской ветчины, а также содержимое первой банки паштета.

– Взаимная откровенность – это честная игра, – согласился наконец Стенхоуп. – Я расскажу о своих подозрениях, но только потому, что из-за меня вы столкнулись с опасностью. Я надеялся этого избежать, поэтому так грубо покинул Нёйи. Раз вы не позволили мне исчезнуть, приходится признать, что вы уже слишком увязли в деле, чтобы оставаться в неведении. Однако я не уверен, имеет ли серьезное значение моя история.

Я поменяла позу, приготовившись слушать долгий рассказ. Колени и лодыжки у меня ныли, а одна нога полностью затекла. Хотя некоторые ценители богемной жизни любят возлежать на полу живописных чердаков, вкушая шампанское и омара в компании мангустов, это может быть чрезвычайно неприятно для нижних конечностей.

Квентин Стенхоуп потер ладонью затылок, а его карие глаза, казалось, были сфокусированы на далеких местах и временах, какое бы неудобство он ни испытывал в настоящем. Ирен наклонилась вперед, чтобы передать мне бокал шампанского, и я его приняла, надеясь, что алкоголь окажет медицинский эффект на ноющие натруженные суставы. Мне не хотелось пропустить ни слова из признаний Квентина.

Годфри в свою очередь наклонился, чтобы предложить Квентину сигарету из своего портсигара, и, разумеется, Ирен тоже не отказалась, после чего мне пришлось вытерпеть традиционную сложную церемонию: зажигается спичка, затем прикуривается сигарета, спичка задувается, делается первая затяжка – и вот я уже задыхаюсь в клубах дыма, будто ученый-этнограф в лагере индейцев Дикого Запада…

– Пожалуйста, – попросила я, скромно покашливая, – давайте продолжим. Мне не терпится услышать историю Квентина.

– Слова настоящей любительницы приключений, – произнес Стенхоуп с улыбкой. Затем он вздохнул: – Я уже упоминал, что обладаю способностью к языкам афганских племен и что этот навык позволил мне проникать в жизнь наших противников куда глубже, чем одобряло мое начальство. Однако меня с удовольствием использовали в качестве шпиона, и признаюсь, я сам предпочитал такую работу: пусть и презираемая, она все же была лучше обычной лагерной рутины.

– Должно быть, в вас есть искра актерского таланта, – заметила Ирен, – а игра под угрозой разоблачения или смерти должна приносить восторг, который не способна дать даже самая преданная публика.

Он кивнул:

– Когда я бродил среди местных, индусов или афганцев, притворяясь одним из них, мною овладевала извращенная гордыня. Тогда-то я и познакомился с Тигром. Он служил британским офицером в Индии и тоже отличался пристрастием к опасным миссиям. Как и я, он носил местную одежду, но его цель заключалась в том, чтобы незаметно проскользнуть через позиции местных, а не смешиваться с их средой. Он исходил Афганистан от варварских русских городов на северных границах до восточных земель рядом с Китаем и южных холмистых районов, где начинается Индия. За ним тянулась зловещая репутация охотника и любителя рискованных игр. Он был старше меня по возрасту и по шпионскому рангу. Командование доверяло ему полностью.

– Но не вы. – Ирен выпустила изо рта мягкую струйку дыма в нашу сторону.

– Нет.

– Зачем там вообще нужны шпионы? – спросила я. – Уверена, афганские войска не отличались тонкой стратегией.

– Афганистан – это самое большое скопление головорезов на земном шаре. В течение целого века он лишь считался государством, на деле являясь не более чем неустойчивым альянсом враждующих племен и разбойников, не признающих вовсе никаких законов. Афганские правящие семьи известны тем, что брат там убивает брата, отец предает сына, и наоборот, – пояснил Квентин. – Восточная политика запутанна и очень коварна. Проигравший может поплатиться не просто жизнью, но сначала глазами, ушами, носом, руками, ногами и даже – наиболее жестокое наказание – бородой, которая священна для мусульманина.

– А то и, – добавила Ирен, – более деликатными частями, насколько я знаю.

– А я не знаю. Какими частями? – спросила я.

– Речь идет о невообразимой жестокости, Нелл, – быстро вмешался Годфри. – Думаю, мы получили достаточно ясную картину восточных нравов.

– Не такую уж ясную. Если отрезали уши и нос, вырвали глаза, отрубили руки и ноги… чего еще можно лишиться, кроме бороды?

– Ну… чести, – объяснила Ирен. – В метафорическом смысле, Нелл.

– Ага. – Я все еще не понимала, но не хотела прерывать рассказ по столь незначительному поводу.

– Мы шпионили не только за афганцами, – продолжил Квентин.

– За русскими тоже? – предположил Годфри. – Они несколько десятилетий рыщут по всей той территории, стараясь вонзить свои медвежьи когти в Индию.

– Да, точно. И если русские не такие жестокие, как афганцы, они гораздо более последовательны, хотя намного реже убивают своих вождей. Так что серьезный вред нашим войскам чаще причиняли русские, а не пуштуны или узбеки.

– Вы говорите по-русски? – неожиданно спросила Ирен.

– Немного, но моей специализацией были сложные диалекты Афганистана. Когда назревала битва, я совершал вылазки на вражескую сторону и докладывал о количестве живой силы и орудий.

– И этим же вы занимались в Майванде.

– Да. – Квентин смял сигарету в вылизанной мангустом банке из-под паштета. – Но командование не восприняло всерьез мое донесение об угрожающем количестве артиллерии Аюб-хана. Знаете, у нас ведь принято считать, что британцы всегда побеждают орды дикарей в тюрбанах, даже превосходящие по численности. – Он горько рассмеялся. – И тогда я стал подозревать Тигра, который оказался совсем не там, где, судя по его словам, находился. Мне поведали о его передвижениях местные осведомители.

– Где же он оказался? – спросила Ирен, поднимая брови.

– В Ташкенте, рядом с границей с Россией.

– Перед самой битвой при Майванде? – спросил Годфри.

Квентин кивнул с мрачным видом:

– Мне тоже это не понравилось, особенно если учесть, что известный русский шпион по кличке Соболь тоже находился в Ташкенте, а Тигр являлся нашим главным источником информации. Итак, за день до битвы Тигр преподнес мне на блюдечке очевидную приманку, рассчитывая, что я побегу назад к командованию с этой информацией.

– Предполагаемое предательство Маклейна.

Квентин снова кивнул:

– Мы с Маком дружили, но мой соперник этого не знал. У меня возникли подозрения, и я обыскал походную сумку Тигра. Там я нашел странный кусок бумаги – не совсем карту, но нечто похожее, а на обратной стороне стояли пометки русскими буквами. Я забрал документ, но собирался незаметно подложить его обратно в сумку, если бы выяснилось, что он безвреден.

Затем я вернулся в лагерь, чтобы встретиться с Маком, который был невинен как ягненок – впрочем, иного я и не ожидал. Дело происходило в ночь на двадцать шестое июля. Я уже обследовал ближайшие окрестности и обнаружил второе ущелье рядом с тем, где должны были держать оборону наши войска. Оно находилось справа под углом, и о нем никто не доложил. Я выскользнул из лагеря, чтобы продолжить осмотр, но, когда откапывал свой местный наряд, получил удар по голове и потерял сознание.

– Ох! – воскликнула я с сочувствием.

– Коварный удар, – кивнул Квентин, потирая старую рану, – который должен был меня убить. Очнувшись, я обнаружил, что земля дрожит подо мной, небо заволокло желтой пылью, а смрадный воздух наполнился запахом пороха. Слышались крики людей и лошадей; неясные фигуры метались в полумгле – настоящая сцена ада с картин Ренессанса. Из-за страшного головокружения я с трудом мог сфокусировать взгляд, но мне удалось приподняться и двинуться туда, где слышалась английская речь. Если излагать мою печальную историю вкратце, то я оказался в рядах позорного отступления из Майванда в Кандагар, который лежал в шестидесяти милях к югу. Мы бросили боеспособные пушки, а также лошадей и верблюдов. И людей. На меня не обращали никакого внимания, и я брел, обессиленный, пока в конце концов не упал. К счастью, мне удалось пройти достаточно далеко от линии фронта. И тут ко мне сквозь пыль подбежал какой-то мужественный офицер-медик. Шестьдесят шестой Беркширский отважно держал позиции, чтобы остальные могли отступить, и тот хирург, должно быть, был приписан к нему.

«Воды», – прохрипел я, и он дал мне теплой воды, после чего мне стало немного легче. «Спасибо, доктор…» – вот и все, что я мог сказать.

«Доктор Уотсон, – представился он, будто мы встретились на Пэлл-Мэлл в Лондоне. – Потерпи, парень, я осмотрю твою рану».