Караджале - Илья Константиновский

Ибо это Мачедонски подсказал запутавшемуся Канону новый ход: заменить мифического Кемени Толстым. В газете Мачедонски появилось «критическое исследование»: «Новый плагиат Караджале-Кемени», утверждающее, что и «Потерянное письмо» списано по одной французской комедии. В той же газете была напечатана и такая заметка: «Как стало известно, пьеса «Карнавальная карусель», подписанная господином Караджале-Кемени, на самом деле списана с одной французской комедии «Ле карнавал дюн мерл бланш» Шивота и Дурю, Редакция «Моральной силы» выписала эту пьесу из Парижа… Когда досье будет укомплектовано и все проверено, мы организуем специальную выставку кеменистской литературы».

Этот стиль нам знаком. На него пролил свет сам Караджале. Своей сатирой он хотел нанести смертельный удар по такой журналистике, но сам оказался ее жертвой. Тот, кто изобразил с такой убедительностью характер фальсификаторов и шантажистов типа Кацавенку и Данданаке, сам пал жертвой грубой фальсификации. Все подлости, все глупости, вся ограниченность мира, который описал Караджале, проявились во время его собственного «дела».

Как отнесся Караджале к исходу второго суда? Сохранилось интервью, данное им корреспонденту газеты «Эпоха» вскоре после оправдания Кайона. Ответы Караджале неожиданны: «Оправдательный приговор — правильный». Потому что истец обратился в суд не из желания отомстить клеветнику, а лишь для того, чтобы доказать вздорность выдвинутых им обвинений. Эта цель достигнута. Что касается самого Кайона, то он, по мнению Караджале, в сущности, тоже является жертвой общества. Исправить его может воспитание, но не тюрьма. Кайон, в сущности, умалишенный, но другие более высокопоставленные и вполне трезвые клеветники используют точно такие же средства.

«Разве вы не видите, что творится вокруг? — говорил Караджале. — Все клевещут друг на друга, от мала до велика».

КЛЕВЕТНИК ОПРАВДАН. ЧТО ДЕЛАТЬ ОКЛЕВЕТАННОМУ»

Но для Караджале эта история не прошла даром.

Ибо Караджале не был похож на какого-нибудь Митика, Маке или Лаке из его рассказов и комедий, человека, которого общество успешно превратило в механическую куклу, лишенную настоящих страстей и подлинной человечности. Герои Караджале спокойно переносила самые абсурдные положения. Они научились не придавать значения словам, и любые эпитеты, хвалебные или осуждающие, были для них одинаково лишены реального смысла. Свои «ожесточенные битвы» они заканчивали поцелуями на площади, финалом «ужасных трагедий» были помолвки и пьянки в ближайшей пивной. Даже Кайон, этот исступленный честолюбец, горящий в накале мелких страстей и совершающий подлоги с непосредственностью порочного ребенка, тоже был, в сущности, образом из творений Караджале.

Но в личности самого Караджале не было ничего караджалевского. Жизнь, конечно, подготовила его к «делу Кайона», слишком подготовила, она уже не раз его унижала и разочаровывала. Он сносил оскорбления в течение многих лет. Он иронически отнесся к освистанию своей первой пьесы. Он не увидел трагедии и в том, что академия упорно не хотела признавать его заслуг. Он примирился с глупой и лицемерной критикой, утверждавшей сначала, что его пьесы искажают действительность, и перешедшей потом к прямо противоположному тезису — комедии эти взяты из жизни, но они уже устарели, то, что в них описано, принадлежит прошлому. Но разве можно все это сравнить с обвинением в воровстве? На пятидесятом году жизни, став самым известным писателем в своей стране, Караджале пришлось доказывать в суде, что он не литературный вор. Никогда он не был столь унижен.

Михаил Эминеску после всех своих разочарований пришел к мысли, что следует учиться беспристрастно взирать на людские пороки и несовершенства общества.

Этот вывод поэта вытекал и из опыта жизни, а также из интимных свойств характера Эминеску — в своих бесстрастных и неподкупных суждениях находил он тайную отраду.

Караджале был другим. Олимпийское спокойствие и бесстрастие противоречили его натуре. Караджале не героичен, он сентиментален. Несмотря на сатирическое направление ума, он не был и никогда не хотел быть чужим в обществе. Всю жизнь пытался он приспособиться к своему времени, не жертвуя, впрочем, своей идейной свободой. С ранней юности его преследовала мысль, что жизненная сила и талант должны все же найти себе применение даже в несовершенном мире. Не счесть его попыток найти себе место в общественной жизни. Тут, между прочим, уместно вспомнить, что автор «Потерянного письма» — этой уничтожающей сатиры на парламентские нравы — одно время сам добивался парламентского кресла.

«Депутатское место, — свидетельствует Шербан Чиокулеску, — казалось Караджале мелким вознаграждением, но бояре думали иначе; они думали, что юморист может только запутать парламентские дебаты своими репликами. Его покровители во время своего правления с 1899 по 1901 год предоставили ему только мелкую, недостойную синекуру — место регистратора I класса в центральной администрации государственных монополий».

Все это верно. Майореску от него отвернулся, другие его оставили, многие забыли. Пьесы его сняли с репертуара, его книги редко находят издателей, его газеты закрылись, пивные обанкротились, и все же он не расставался со своими иллюзиями. Но мало-помалу он терял силы. А когда на его глубокую и давнюю неудовлетворенность лег тяжелый груз 1901 года с «делом Канона» и скандальными процессами, Караджале почувствовал, что он окончательно побежден. Долгие надежды разбиты, старые мечты развеяны. «Дело Кайона» жгло ему душу. И он решает, что не может больше жить в такой атмосфере, — ему необходимо уехать. Его страсти еще не иссякли, силы еще не истощены, но он готов склониться перед судьбой.

Уже не в первый раз преследует его мысль о добровольном изгнании. Эти мысли усиливаются в нем всякий раз в часы отчаяния. Теперь эта идея побеждает окончательно — она становится целью его жизни.

VII. Добровольный изгнанник

НОВЫЙ ПЛАН ЖИЗНИ

«Дело Кайона» подействовало на Караджале очень тяжело. Это был удар не только по гордости, но и по творческим силам писателя. После «Календаря «Мофтул ромын» на 1902 год» и брошюры «Митика» в издании «Пивной «Гамбринус». Караджале в течение нескольких лет не опубликовал и, по-видимому, не написал ни строчки. Все упоминания о новых творческих планах относятся уже к тому периоду, когда он окончательно покинул Румынию. Молчание, самое длительное в творческой жизни Караджале, не означало, однако, ни отчаяния, ни бездействия. После 1901 года Караджале весь во власти новых жизненных планов. Но осуществить их было нелегко. Караджале не из породы тех, кто легко покидает привычную обстановку. Любящий отец семейства, он искал не перемен, а стабильности и обеспеченности, не бурь и испытаний, а новую гавань, в которой его корабль с изрядно потрепанными парусами мог бы почувствовать себя в безопасности. И все свои новые жизненные планы Караджале строил, имея в виду главную цель: спасти себя как писателя. В письме к одному из своих друзей из Клужа, Илие Даяну, Караджале писал: