Святые отцы Церкви и церковные писатели в трудах православных ученых. Святитель Григорий Богослов. СБОРНИК СТАТЕЙ - Емец

армянский училищный феррейн [737] вместо бани придумал втянуть Василия в один бессмысленный спор, то св. Григорий ловким диалектическим приемом выручил Василия и дал ему возможность одержать блистательный триумф над проказниками.

Уже здесь, в Афинах, св. Григорий начал лелеять желание, как бы по окончании образования удалиться ему в пустыню и всецело обратить свои мысли к иному миру. Но забота о родителях, опасение, что подвиг отшельничества не даст мира и покоя его престарелым родителям, заставляют предпочесть «бессолнечному»[738] уединенному Понту «многие и отяготительные заботы»[739] тиберинского отцовского имения. Вскоре ему пришлось осуществить свое желание – вырваться из отцовского имения и уйти в Понт, к Василию Великому, но ненадолго – от Рождества до Пасхи. Через два года то же желание мира отцу и назианзской пастве, смущенной опрометчивой подписью отцом Григория арианского символа веры, побуждает его снова бежать – теперь из пустыни в Назианз, утешаясь, что Бог дарует родителям детей для того, чтобы «имели в них помощь и ими, как жезлами, подпирали дрожащие члены свои».[740]

Григорий бежит в Понт, взволнованный неожиданной хиротонией в пресвитера, бежит, как вол, уязвленный слепнем,[741] чтобы в божественном друге найти врачевство, но через несколько месяцев, вспомнив отца, изнемогавшего от желания иметь его при себе,[742] возвращается в Назианз, произносит первую свою проповедь и публично просит прощения, старается и в себе, и в отце, и в пастве водворить мир, объявляя, что наряду с искренней неохотой служить Богу Моисея и Иеремии у него уже есть охота служить подобно Аарону и Исайи.[743]

Когда у Василия Великого (еще пресвитера) вышли недоразумения с Евсевием, епископом Кесарийским, Григорий укрывает первого в Понте, а последнего целым рядом писем старается примирить со скрывшимся Василием: «Если я имею какое-либо значение у тебя, – писал Григорий Евсевию, – то, пожалуйста, примирись с Василием».[744] Когда Василий Великий после некоторых препятствий, благодаря случайному присутствию Григория-старшего, отца Григория Богослова, сам сделался епископом Кесарии, то Григорий, горячо любивший друга Василия, пишет ему только поздравительное письмо, но не является лично сам, чтобы свидетельствовать другу епископу свою радость. В данном случае великий Григорий опять имел в виду мир – нового епископа со своей паствой, ведь клеветники, видя Григория Назианзина в это время у Василия в Кесарии, легко могли сказать, что новый епископ окружает себя собственными сторонниками.[745] Однако как только Василий был втянут в распри и затруднения с гражданской властью, Григорий немедленно пишет ему и обещается немедленно прибыть сам, чтобы восстановить опять поколебленный мир в кесарийской пастве.

Григорий неожиданно для себя был поставлен другом своим Василием в епископы грязного и бедного города Сасимы. Красноречие, утонченная образованность и богословская глубина назианзского пресвитера как будто бы были забыты при этом его назначении и беспощадно оказались отосланными в эту станцию перемены лошадей, в это поселение агентов, погонщиков и странствующих торговцев.[746] Григорий не мог не скорбеть от такого незаслуженного третирования его другом, но в момент епископского посвящения своего, ради горячо любимой идеи мира, он решительно осудил свою самостоятельность и недостаток смысла, нашел в себе силы без всякой иронии и сарказма публично благодарить своего друга за его доброту и преданность, по которой он не дал ему зарыть своего таланта в землю.[747]

Не расположенный совершенно к борьбе с Тианским епископом Анфимом, который начал настраивать сасимскую паству против Василия, Григорий считает за лучшее оставить Сасимы и удаляется в пустыню; однако не может отказать отцу в просьбе прибыть в Назианз, чтобы там, по его собственной метафоре, поддерживать крылья сильного, но утомленного орла, освободить назианзскую паству от арианских разногласий и дать ей мир и единодушие.

В 373 году в Назианзе было народное возмущение. Губернатор провинции в наказание бунтовщикам обещал низвести город на степень поселения и даже разрушить его совсем. Для предотвращения этого наказания с одной стороны и для утешения и успокоения трепещущего народа с другой в роли народного ходатая пред разгневанным властелином и трибуна-миротворца пред народом мы видим не кого другого, как св. Григория, епископа Сасимского.

В 379 году св. Григорий приглашается епископом в Константинополь – столичный город греко-римской империи. Этот центр борьбы всевозможных партий, не только ереси и раскола, но даже и Православия, дал Григорию громадное поле для деятельности в духе мира. В красивых, сильных Словах он осуждал пустую логомахию [748] и игру антитезами лжеименного разума у своей новой паствы. Это именно, по мысли св. Григория, было причиной безрассудной партийности между ними, отсутствия между ними беспристрастного отношения друг ко другу. Сами собрания, где говорил св. Григорий, по его собственному заверению, походили на бушующее море, но только пока не начиналась его проповедь. Как только «он взывал словом против бури, и буря утихала».

Прежним духом мира оставались запечатленными и все поступки Григория в высоком звании столичного патриарха. Напомним то оскорбление, какое нанес Григорию обласканный им модный философ того времени Максим Циник. Он хотел взять у Григория кафедру Константинополя для себя и коварной лестью даже добился сочувствия в этом со стороны Александрийского епископа Петра и некоторых египетских епископов. Если бы Григорий был человеком, который может затаить вражду против лиц, причинивших ему несправедливость, то он бы мог находить трудным для себя подавить чувство мщения по отношению к Петру и египтянам, вставшим на сторону Максима, ставленника жалкой лавки одного свирельщика.[749] Но на самом деле, как истинный миротворец, он воспользовался первым же случаем для того, чтобы примириться с ними, и делал все зависящее от себя, чтобы обеспечить истинный и прочный мир.

Напомним далее, как после неудачного приглашения к миру собравшихся епископов на Втором Вселенском Соборе, когда для Григория стало ясно, что голос спокойствия и разума оказывается бесполезным во время бурных заседаний этого Собора, он с искренней простотой выразил готовность отказаться не только от чести председателя Собора, но и от кафедры Константинополя. Он решил принести себя в жертву миру и, отправившись на Собор, заявил отцам, что каково бы ни было их решение касательно его, сам он просит их возвести свои мысли к высшим предметам и быть единомышленными друг с другом в любви. Неужели они хотят сделаться притчей и присловьем распри и партийности? Что касается его лично, то он совершенно готов, если только хотят этого, сделаться вторым Ионой. Хотя он и совершенно неповинен в причинении всей этой бури, однако пусть они выбросят его за борт, чтобы спасти корабль; некая