Тирмен - Андрей Валентинов

С тем и приступили к завтраку. Господин Зинченко – без всякого аппетита, старик – дегустируя всего понемножку.

– «Днепровский чай» еще «Балтийским» именуют. Или «Матросским». Ложка кокаина с верхом на кружку спирта-сырца. Принимать перед едой, помешивая, но не взбалтывая.

Борис Григорьевич замер, с трудом дожевал порцию «Герцога».

Сглотнул.

– И… и как?

Петр Леонидович беспечно улыбнулся:

– Жив, как видите. Мне тогда семь годков исполнилось. Остался сиротой, без родителей. А тут тиф. Помер бы, конечно, но, как говорится, не было счастья, да несчастье расстаралось. Бандиты спасли, Сенька Жадик со товарищи. Авторитет губернского масштаба, с двух стволов лупил, не промахивался…

Именно Сенька Жадик позднее и оприходовал товарища Каткова, начальника Николаевской Губчека. Лично поспособствовал – сам к стенке кирпичной толкнул, сам гостинец свинцовый влепил меж выкаченных глаз. Коммунар Петр Кондратьев узнал об этом из старой газеты. В библиотеке нашел, когда подшивки перелистывал. Не удивился – достал календарь, принялся с усердием считать. Трижды перепроверил расчеты. Нет, точно. Вышел чекисту карачун аккурат через два дня после того, как Ленька Фартовый с братцем Камушком на Лиговке пострелять решили.

«С кем имею честь?» – сухо и ровно спросил отец.

С моей мишенью, папа!

– Подобрали, пожалели мальчишку. Лекарств не было, вот и пользовали «Днепровским чаем». Я потом долго думал: почему не помер? Даже в книжки заглянул. Оказывается, употребление этой адской смеси приводит к метаболическому взаимодействию и образованию так называемого кокаэтилена, сравнимого с кокаином по способности подавлять пресинаптический захват дофамина… Продолжать?

– Не надо. – Широкая ладонь взметнулась вверх. – Понял, отец. Хлюздить не буду.

Старик сощурился:

– Беспонтовую хлюзду на палочке возят. И в хлюздильню макают, пока до правды не доскачет.

Теперь говорили тихо. А дальше и вовсе замолчали, без лишнего шума отдавая дань французской кухне, экзотической для здешних мест. Кокильон с сырным фондю, куриные рулетики с рокфором, карп «де Трувиль» с овощами… С опозданием Петр Леонидович сообразил, что бородатый и не заикнулся о спиртном. И не оттого, что по утрам пьют одни лошади. Видать, и вправду припекло.

– Врача хорошего для вас поищем, Борис Григорьевич. А лепила ваш пусть себе и дальше шамилей машет. Это метла, кажется?

Зинченко усмехнулся, по-детски шмыгнув носом:

– Ботаешь, отец. В натуре!.. Извините, Петр Леонидович. Который год вас знаю, а понять не могу. То под работягу с тракторного завода канаете, семечки чуть не на пол лузгаете, то гимназист из дореволюционной книжки…

– Не успел, – вполне серьезно отозвался старик. – Даже в протогимназию не попал. Борис Григорьевич, мы неоднократно констатировали, что системы наши хоть и различны, но…

– Не антагонистичны. – Слегка повеселев, Зинченко подмигнул. – Я тоже от вас набрался.

– Поэтому рискну дать совет. Как старший по возрасту. Если говорить культурно… На хрена вам все это нужно, Борис Григорьевич? На жизнь заработали, на черный день отложили, и на зеленый отложили, и на серый в крапинку. Президентом стать хотите? «Хомячками» не накомандовались? Бросьте дела к черту, подлечитесь. Лишние двадцать лет проживете!

Старик глянул искоса: не обиделся ли авторитет? Нет, не обиделся, думать стал. Сильные пальцы гладили черную, до сих пор аспидно-черную бороду.

– Не дадут, Петр Леонидович. Слабых добивают, не нами придумано. Найдут, порвут в клочья – и меня, и Любу. Вы-то по сей день в своей системе, а не мальчик, скажем прямо…

– Не мальчик, – спокойно согласился тирмен Кондратьев. – Сравнивать не стоит, некорректно. Извините за прямой вопрос, Борис Григорьевич… На первое свое дело вы в каком возрасте сходили? В четырнадцать?

– Обижаете, – хмыкнул бородатый с законной гордостью. – В шесть лет на стреме стоял. С двенадцати в колонии. Короновали в двадцать девять, в соликамской «Девятке», она же «Белый лебедь».

– А в нашей системе не торопятся. Меня начали готовить к работе с восьми лет…

Или даже раньше, подумал старик. Адрес, который заучил маленький Пьеро, оказался бесполезен – но привел на угол Среднего проспекта и 10-й Василеостровской линии. Случайность? Оказавшись поблизости, бывший старший уполномоченный ВЧК Леонид Пантелкин, а теперь – Ленька Пантелеев, наклонился к упавшему беспризорнику. Не бросил, не отвез в ближайший приют – к себе взял. Тоже случайность? А может, адрес был правильный, и Ленька, Гроза Сыщиков, экс-тирмен, дезертир Смерти, ждал в нужном месте? Как нищенка ждала серебряный пятачок?

Маленький Пьеро верил в случайности. Тирмен Кондратьев – не очень.

Великая Дама не торопится, но никогда не опаздывает.

А потом случайностями и не пахло. Восемь лет колонии-коммуны, долгих, от звонка до звонка. Драки за кусок хлеба, за удобные нары, за обидное слово; просто так – ни за что. Синяки, ссадины, шрамы от чужого ножа. Первая кровь на острой заточке, которой пришлось отбиваться от озверевшей стаи. Загнанный волчонок превращался в волка, жиганенок – в жигана.

Не превратился. Рядом был учитель: хмурый бритый дядька в комиссарской куртке. Не баловал, добрых слов не говорил – учил стрелять. Стрельба науку любит! Обходились без «монтекристо» – коммунарам давали в руки настоящее оружие. Те, кто не метил в жиганы, становились чекистами. Петр Кондратьев выбрал иную дорогу. Одному, без стаи, не выжить. С гонимыми не по пути, с гонителями – тоже…

Он стал тирменом.

– С восьми, – повторил Петр Леонидович. – Вроде как на стреме стоял. А в четырнадцать меня… Можно сказать, посвятили. Или приобщили.

Он не сказал бородатому, что посвятился-приобщился сам – когда во время безнадежной драки, пятеро на одного, вдруг увидел себя на знакомом пустыре за Лиговским. «Бульдожек-паппи» в руке, консервные банки возле насыпи… Не испугался, не стал думу думать: откуда, мол, да зачем? – просто начал стрелять.

Экстренный выход – последнее убежище тирмена.

– На первое, как вы говорите, «дело» хотели послать в двадцать два. Не одного, конечно, с учителем…

Кольцо замкнулось, думал старик. Здесь, в Харькове, будущий бухгалтер Кондратьев учился в финансовом институте и продолжал стрелять – в спецтире местного ОСОАВИАХИМа. Его новый учитель, придя на смену бритому молчуну, был уверен: повестка вот-вот придет. Но апрельским утром, за два месяца до защиты диплома, накануне первой местной командировки, ученику тирмена пришлось бежать. Казань, Ташкент, крошечная станция Кара-Су возле зеленого Оша…

– Как я понял, в вашей… – Зинченко обозначил привычную паузу. – В вашей системе не спешат. Вроде как космонавтов готовят.