Монтаньяры - Николай Николаевич Молчанов

предвидении будущего окажется, к несчастью, совершенно прав. В Марате всегда будет больше чувствоваться экзальтированный пророк-мученик, чем трезвый и расчетливый политик. Собственно, качества последнего в нем полностью отсутствуют.

Трудно понять, чем руководствовался Марат, выбирая мишени своих нападок и разоблачений. Сначала ими служили все аристократы, все самые богатые, все Учредительное собрание, весь муниципальный совет Парижа. Его гнев обрушивался на коллективных, анонимных врагов, и призывы сокрушить их не получали особой поддержки. События 5–6 октября не были результатом инициативы Марата. Ведь народ выступил против монархии, а «добрый король» по-прежнему получает от него лишь комплименты и не подвергается прямым нападкам.

Уже в сентябре Марат выбирает себе конкретного, личного врага в лице министра финансов Неккера. Чем объясняется этот выбор? Некогда столь популярный швейцарский банкир, отставка которого послужила поводом для штурма Бастилии, быстро терял влияние при дворе и особенно в Учредительном собрании. Его финансовые проекты не имели успеха, он стал бесполезен, и его терпели только до сентября 1790 года, когда он оставил свой пост и, осыпаемый насмешками со всех сторон, уехал обиженный в Швейцарию.

Действительным хозяином в Ратуше, в Тюильри, да и в Манеже, как теперь предпочитали называть Учредительное собрание, становился маркиз Лафайет. Вообще 1790 год окажется временем реванша аристократов. Их влияние возрастает даже по сравнению с дореволюционным временем. Их старые реальные, серьезные феодальные привилегии останутся нетронутыми еще года три. Из 54 председателей Учредительного собрания, заседавшего до осени 1791 года, 33 были аристократами. К ним принадлежали и все министры, за исключением одного Неккера! Когда в сентябре 1790 года король заменит их, то большинство новых — снова дворяне, ставленники Лафайета.

Еще до октябрьских событий Марат в четырех статьях своей газеты резко нападает на Неккера. Возобновив издание в начале ноября, он продолжает кампанию, завершив ее составлением обширной брошюры, более чем в 50 страниц. Марат прямо обращается к Неккеру, как бы вызывая его на дуэль: «Я выступлю против вас великодушным врагом, защищайтесь и вы, как подобает храбрецу…» Эта манера выдает намерение автора: вести борьбу на равных с первым министром — значит стать равным ему по влиянию, весу, авторитету. Естественно, что многие насмешливо отозвались об этом, как о проявлении патологического тщеславия Марата. Это его нисколько не смущает, и он объявляет, что имеет «доказательства» того, как из «отца народа» Неккер превратился во «врага народа». Марат предъявляет обвинение по пяти пунктам. Неккер знал о военных приготовлениях двора, но не сообщил народу об «ужасном заговоре»; он пытался уморить народ Парижа голодом и даже организовал продажу «отравленного хлеба»; его финансовая политика контрреволюционна; начиная с 14 июля он пытается затормозить народное движение и снова заковать народ в его цепи; наконец, Неккер использует «доброту короля», чтобы толкнуть Людовика к деспотии. «Доказательства» Марата сводятся к использованию известных всем событий путем их крайне вольной интерпретации. Чем он доказывает, например, сознательное «отравление хлеба»? Ничем! В Париже не было ни одного случая, чтобы кто-то умер от яда, содержащегося в хлебе. Однако если учесть особенности аудитории Марата, неграмотных, невежественных и легковерных, крайне доверчивых бедняков (а Марат сам много раз именно так и характеризовал их), людей, к тому же страдающих от голода, безработицы и нищеты, озлобленных и недовольных, то ясно, что он добился по меньшей мере нового роста своей популярности! Это и было реальной целью демагогии, хотя, естественно, Неккер не был ангелом добродетели, как, впрочем, все другие министры короля. Во многих отношениях он даже имел на своем счету кое-какие положительные дела, например, содействие решению о созыве Генеральных Штатов.

Естественно, у Неккера хватило ума не ввязываться в полемику с Маратом. Однако Друга народа вновь начинают преследовать, поскольку он непрерывно задевал своими обвинениями кого-либо и некоторые обращались с жалобами в суд. 12 декабря полиция появляется у Марата, производит обыск, кое-какие бумаги конфискует, арестовывает журналиста и приводит его в Ратушу. Марат удостоен небывалой чести: его принимает сам маркиз Лафайет, причем встречает его с аристократической любезностью. Нет и речи о кампании против Неккера. Лафайет лишь интересуется, на чем основаны обвинения некоторых членов его штаба. Марат обещает опубликовать в газете доказательства. А затем Марата просто отпускают! Почему Лафайет проявил такое внимание и такую любезность к скандальному возмутителю спокойствия? Некоторые объяснили это «масонским братством»; оба собеседника были членами ложи. Однако к этому времени революция привела к распаду французской ложи Великий Восток. Даже сам ее гроссмейстер, герцог Орлеанский, по настоянию Лафайета был отправлен после октябрьских событий в Лондон. Дело в том, что Лафайет в это время активно интриговал против Неккера и добивался его устранения. В то же время встреча с Маратом могла быть объяснена им королю как попытка защиты министра, хотя Марат явно играл ему на руку. Торжествующий Марат ознаменовал свою победу над Ратушей в тот же вечер посещением Итальянской оперы. А на другой день, 13 декабря, Марат идет в Ратушу и требует приема у мэра Байи, и тот его немедленно принимает и даже выполняет требование вернуть все конфискованное полицией. Итак, власти не препятствуют дальнейшему изданию «Друга народа».

Но теперь это невозможно по другой причине. Истек срок договора с типографщиком Дюфуром, который отказывается возобновить его, ибо издание «Друга народа» приносит ему только убытки. Ну что ж, Марат сам будет своим издателем. Уже через несколько дней у него своя типография и четверо наемных рабочих. Первый номер новой серии вышел 19 декабря, и она продолжалась до 22 января. На какие же деньги Марат издает газету? Оказывается, дистрикт Кордельеров, возглавляемый Дантоном, дает ему не только убежище, но и деньги на издание. Марат подводит итоги первого года революции. Сделано многое, но он не удовлетворен. Никогда еще Марат не был так известен, его газету читают, о ней много говорят. Но это еще не та слава, о которой он не забывает никогда. Главное, на его призывы к действию не откликаются! И Марат усиливает резкость тона газеты; он становится буквально кровожадным. В номере за 8 января снова призыв к насилию. Но столь отчаянно он еще не писал с начала революции. Марат отбрасывает сравнительно умеренный тон, взятый им в «Даре отечеству», призывает к немедленному вооруженному восстанию: «Взгляните на историю наций; любая из них смогла разорвать свои цепи, только утопив в крови своих угнетателей, только поразив их мечом в