Непокорные - Эмилия Харт

вспомнила ее глаза, сверкающие и потемневшие от ярости и боли. «Ты сделаешь доброе дело», – сказала она.

Возможно, я сужу слишком поспешно. Я никогда не чувствовала, как растет в моей утробе ребенок, только чтобы затем потерять его при родах. Я вспомнила жену Мерривезера, у которой я принимала роды, и маленький мертвый комок плоти, над появлением которого она билась столько часов. Ради которого она отдала свою жизнь.

Что, если Грейс выносит ребенка, а потом роды убьют ее? Что, если Грейс умрет ради ребенка, который никогда не откроет глаза и не сделает свой первый вдох?

Я не могла потерять ее. Она все еще ненавидела меня, винила меня. Но это не меняло того, что я любила свою лучшую подругу тогда и буду любить всегда. Я должна была уберечь ее.

Я дождалась ночи, чтобы пойти в сад и собрать тугие желтые цветки пижмы. В то время деревенские еще приходили ко мне днем достаточно часто, с разными жалобами, чтобы я вылечила их. Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел, чем я занимаюсь.

Мне нравилось в моем саду. Здесь я особенно сильно чувствовала присутствие мамы: в бархатных листьях растений, за которыми она ухаживала, в сильном высоком платане, который она так любила, в созданиях, шуршавших в подлеске. Я чувствовала, будто она еще здесь, присматривает за мной. Что бы сказала моя мама, узнав о визите Грейс?

Я знала, что мама сильно корила себя за смерть Анны Меткалф. Она не любила говорить об этом. Но я видела, что конец нашей с Грейс дружбы причинял ей боль. Мне кажется, она боялась оставить меня в этом мире одну, без подруг. Сейчас, когда я пишу эти строки и думаю обо всем, что случилось, я знаю, что она была права, что боялась.

Собрав достаточно пижмы, я вернулась в дом и растолкла ее пестиком в нашей старой ступе. Я добавила воды и, накрыв чашу, оставила настаиваться. И отнесла ее на чердак, на случай, если в ближайшие пять дней ко мне придут посетители.

Запах настоя был настолько сильным – пахло гниющей мятой, что я все еще чувствовала его, когда опустила голову на тюфяк и уснула.

35

Вайолет

Мама. Этот дом принадлежал ее маме. Вайолет прикоснулась к ожерелью, проведя по выгравированной букве «В».

Вейворды. Это мамина семья, теперь Вайолет знает это наверняка.

Вайолет оглядела тусклую комнату в поисках чего-нибудь, что осталось от них. Но было довольно трудно представить, что здесь вообще когда-то кто-то жил. Она села за скрипнувший кухонный стол, покрытый толстым слоем пыли. Она стерла немного пыли пальцем и закашлялась. Деревянная поверхность стола была исцарапана и изрезана, как будто кто-то поработал ножом. Крыша протекала, и дальняя стена кухни блестела от дождя. Вайолет замерзла, и еще здесь было темно. В доме не было часов, а маленький квадратик фиолетового неба, проглядывавшего сквозь мутное окно, не давал никакого представления о времени.

Она посмотрела на еду, которую оставил ей Отец. Консервированный горошек, хэш из солонины, сардины. На одном яйце все еще висело мягкое перышко. Яйца напомнили ей о сперматофоре, и, почувствовав тошноту, она отодвинула их в сторону. Она съела несколько холодных горошин из консервной банки. Затем с помощью оставленных Отцом спичек с трудом зажгла старинную свечу, вздрогнув, когда появилось маленькое синее пламя. Она долго сидела, глядя на то, как пузырится и тает воск.

Было странно представлять, что когда-то ее мама жила здесь. Это же просто лачуга. Как домик из сказки без счастливого конца. Она подошла к небольшой двери, которая вела в сад, и открыла ее, загородив пламя свечи от ветра. Сад – если это можно было так назвать – был дикий и заросший: незнакомые растения подрагивали от капель дождя. Над домом возвышался раскидистый платан, и на его верхних ветвях Вайолет различила гнезда и мелькание черных перьев. Вороны. Она почувствовала, что они смотрят на нее. Оценивают.

Она закрыла дверь, снова оставшись в темноте. Взяв с собой свечу, Вайолет перешла во вторую комнату и села на кровать. Сетка под ней протестующе заскрипела. Воздух в спальне был вязким от пыли и заливался в легкие, будто патока. Вайолет легла на кровать и стала смотреть, как свеча отбрасывает тени на стену. На глаза навернулись слезы. Здесь, в этом доме, принадлежавшем ее маме, она была ближе к ней, чем когда-либо, но все же никогда в своей жизни она еще не чувствовала себя такой одинокой. Вайолет закрыла глаза и ждала, когда придет сон. И когда он пришел, она провалилась в пустоту без сновидений.

Вайолет проснулась от подкатившей тошноты. Ее вырвало в тазик, который она обнаружила возле кровати. Голова раскалывалась, а во рту было сухо и кисло. Ее мучила жажда. Свеча давно погасла, и в комнате было очень темно. Вайолет отодвинула ветхие занавески, чтобы впустить свет. Но оконное стекло настолько заросло многолетней грязью, что мир за окном представлялся коричневой мутью. Она попыталась открыть окно, но задвижка проржавела.

Вслепую пробравшись в соседнюю комнату, она нащупала на кухонном столе спички. При этом она смахнула одну из консервных банок, и та укатилась по полу к противоположной стене. Вайолет зажгла свечу и, оставив ее на столе, вышла наружу.

Рассвет окрасил сад розовым, перекликались дрозды и вяхири. Листья платана перешептывались на ветру, и среди всего этого Вайолет уловила еще один звук – неподалеку журчал ручей. Она могла видеть, как он сверкает на солнце, с того места, где стояла; сад спускался прямо до него. Это был тот самый ручей, который, извиваясь, бежал по долине, огибая холмы, к Ортон-холлу. Он всегда связывал ее с этим местом – с ее мамой, – хотя Вайолет этого и не знала.

В доме крана не было, но во дворе Вайолет увидела водяной насос, как в огороде Ортона. Она видела, как Динсдейл набирал воду, однако сама с трудом сумела справиться с ручкой, потому что насос был зеленый и тугой от старости. Первые капли были коричневые от ржавчины, но в конце концов вода потекла прозрачной струей, и, подставив руки, Вайолет сполоснула лицо. Затем принесла из дома ведро и наполнила его до краев. Ведро оказалось очень тяжелым, и она наполовину волокла его обратно в дом, повсюду разбрызгивая воду.

Затем она постояла, вспоминая о ведрах с кипятком, которые Пенни таскала вверх по лестнице с красным от пота лицом. Ей