Когда порвется нить - Никки Эрлик

— Я знаю, Хави. Ты прав. Он не должен был этого делать. И мне жаль, что у меня не было возможности поговорить об этом с семьей, — ответил он. — Я просто разбирался с тем, что все пишут мне и звонят, спрашивают, был ли я тем коротконитным, о котором он говорил по телевизору. И теперь все хотят со мной пообщаться, но меня не тянет на разговоры.

Хави слушал и не верил. Какой эгоизм! Думает только о себе. Конечно, Джек не лежал на полу в часовне, переживая за свою семью, молясь Богу сквозь слезы.

— Какая трагедия, приятель. Я понятия не имел, через что тебе приходится проходить, — с горечью сказал Хави. — Должно быть, очень хреново быть коротконитным.

Джек покачал головой.

— Ты же знаешь, я не это имел в виду. Я ненавижу общаться с людьми, разговаривать о нитях, потому что чувствую себя при этом чертовым лжецом! — Джек швырнул свой щит о стену, испугав боксеров в другом конце зала и напомнив себе и Хави, что надо бы говорить тише, иначе будет кому подслушать.

Хави знал, что его друг тяжело переживает последние дни. В то утро на Джеке была футболка с талисманом школы, и Хави понял, что прошло уже много времени с тех пор, как он в последний раз видел Джека в одежде с армейской эмблемой. Хави был рад, что Джек хотя бы что-то чувствует, что поступки родственников его волнуют. И все же Хави хотелось встряхнуть Джека за плечи, заставить его понять, что он так многого может достичь за отмеренный ему срок.

— Я просто не понимаю, почему ты позволяешь дяде делать все, что ему вздумается, — сказал Хави. — Он заходит слишком далеко. И это касается всего, не только коротконитных.

Хави с трудом сдерживал гнев, пока не вспомнил о недавно увиденных в Сети твитах, подтверждающих, что Энтони Роллинз был одним из инициаторов программы ОБПС.

Об этом Джек, если, конечно, ему это было известно, тоже забыл поделиться с Хави.

— Это из-за твоего дяди нам пришлось обо всем лгать! — прошипел Хави.

— Думаешь, я не понимаю? Когда я узнал, что за всем этим, по сути, стоит он, я почувствовал себя последним идиотом! Но я ничего не могу сделать, Хави. Дядя никогда со мной не разговаривает, разве что просит об одолжении. И даже если бы мы поговорили, он не стал бы меня слушать.

— Но ты его племянник, вы одна семья! Ты же можешь что-то предпринять?

— Мы одна семья, — сказал Джек. — Именно поэтому я не могу потребовать, чтобы он вышел из президентской гонки, когда все остальные члены семьи активно его в этом поддерживают.

— Ну так скажи ему хотя бы, пусть перестанет усложнять жизнь людям, которые и так страдают, — призвал Хави.

— Слушай, я понимаю, со стороны кажется, что он в этом главный, но я думаю, что он далеко не одинок в своих стремлениях, — тихо сказал Джек. — Я не пытаюсь его оправдать, но, возможно, он просто чувствует очень большую поддержку.

— Тогда он должен использовать свое влияние, чтобы изменить мнение людей! А не подливать масло в огонь, — произнес Хави, пытаясь понять, почему Джек так спокоен. — А может быть, ты с ним согласен?

— Господи, конечно, я с ним не согласен! — воскликнул Джек, защищаясь. — Я просто не вижу смысла выступать против дяди. Он будет делать все, что захочет, независимо от того, что скажем мы с тобой.

Глядя на поникшего, смирившегося Джека, Хави все больше распалялся.

— Разве тебя не волнует, что на кону реальные жизни? Тот доктор, которого застрелили в Нью-Йорке, погиб из-за твоего дяди!

По лицу Джека Хави понял, что его слова задели за живое.

— То, что случилось с тем доктором, ужасно, — сказал Джек. — Но если я начну критиковать дядю, то добьюсь только одного: от меня отречется вся семья. Как ты думаешь, на чью сторону они встанут? Ребенка, который едва пробился в академию, или человека, который может стать президентом? И я не понимаю, почему я должен исправлять его ошибки. Я не просил его становиться моим дядей, он просто эгоист, который женился на сестре моего отца. Я не могу нести ответственность за его поступки — это не моя проблема.

— Его поступки стали твоей проблемой, когда он вышел на сцену и рассказал о тебе всему миру, — жестко напомнил Хави. — О нас.

К ним шел, позвякивая ключами в карманах, менеджер спортзала.

— Ребята, у вас все в порядке? Поступило несколько жалоб.

— Да, не беспокойтесь, — сказал Джек. — Я все равно ухожу.

Он выплюнул капу в руку и устремился в раздевалку. Хави молча смотрел, как за Джеком захлопнулась дверь, будто поставив точку в их первой настоящей ссоре за более чем четыре года дружбы.

Несмотря на богатство и связи Джека, Хави всегда немного жалел друга, зная, что его детство не было таким же счастливым, как у Хавьера, что он вырос, чувствуя себя потерянным и брошенным. Хави знал, что в семье к Джеку предъявляли много требований, что он носил свою фамилию как бремя, всегда стараясь оправдать ожидания родственников. Именно поэтому Хави не мог понять, почему в решающий момент Джек встал на их сторону, а не на сторону своего лучшего друга.

Неужели он так боялся их упреков? Так отчаянно нуждался в их одобрении?

Или он просто настолько хорошо умел ставить границы, что мог каким-то образом отделить людей, которых любил, от боли, которую они причинили?

Возможно, было что-то еще, о чем Хавьер не подозревал.

Хави уже собирался уходить из спортзала, когда заметил высокий боксерский мешок, одиноко висевший в углу, и со злостью ударил по нему кулаком с такой силой, что мешок качнулся и впечатался в стену позади него.

Дорогой Б.,

я думаю, вы правы насчет длиннонитных. Некоторые из них, возможно, даже не осознают, что делают. Они просто хотят отстраниться от грусти, или от чувства вины, или от любого напоминания о собственной смертности. Неважно, сколько времени им осталось, никто не хочет думать о конце.

Это странно, потому что раньше общество относилось к смерти гораздо спокойнее. В рамках