Роковые годы - Борис Никитин

— Ну как мы могли разобраться, кто из них прав? — волнуясь, объясняли они мне на другой день. — Один Верховный Главнокомандующий, другой — военный министр, Председатель Правительства — Верховная Власть. Откуда же мы знали, что у вас ее давно нет!

— Только помни и когда-нибудь запиши, — говорил мне, стараясь утешить самого себя, ныне покойный командир Татарского полка князь Ленко Магалов, вышедший с полком в Красное Село, — татарский конный полк не послал своих делегатов Совету солд. и раб. депутатов.

После взрыва Половцов получил командира этого Кавказского Туземного конного корпуса.

— Ну вот, видишь, — сообщает он мне, — говорил тебе, что успеешь получить свой туземный Штаб. Теперь поезжай принимать его на станцию «Дно».

Как нельзя кстати. Кругом меня тучи сгустились, казалось, беспросветные. Уже не знал, куда переезжать: отряд моряков Балтийского флота в дни Корниловского наступления ночью «расчистил» гостиницу «Астория». Я случайно задержался в городе у знакомых. Швейцар — мой старый агент — уверял, что только я один отсутствовал; искали по всем номерам, а в газетах написали о «контрреволюции», которая ушла, демонстративно оставив все ящики открытыми. Ящики я действительно застал перевернутыми.

Корпус потрясен. Офицеры, джигиты, все волнуются. В довершение всего Правительство пообещало их отправить на Кавказ, но приказа об этом что-то не видно. Довольствие на местные средства принимает угрожающую форму. Подношения от «благодарных жителей» учащаются.

7 сентября, на рассвете через станцию «Дно» проходил поезд новой Директории: Керенский, адмирал Вердеревский и генерал Верховский.

Керенский ехал в Ставку Верховным Главнокомандующим и Председателем Временного правительства, то есть пунктуально была воспроизведена та конструкция власти, о которой Корнилов говорил: «Независимо от того, кто бы он ни был»…

Половцов приказал мне сесть в этот поезд и убедить Керенского отпустить на Кавказ развалившийся корпус.

На перроне меня увидел Верховский и пригласил к себе в вагон. Мне было известно, что он всемерно поддерживал Керенского, за что и получил генерала и пост военного министра и портфель члена Директории.

Верховский с места начал мне говорить:

— Вот Корниловское дело: лучшие военные люди. Какие громкие имена! Это совсем не восстание, а простое недоразумение!

Затем состоялось мое последнее свидание с Керенским. При нем присутствовал Барановский, явно подавленный генеральскими погонами, которые ему нацепили «за усмирение восстания Корнилова». Керенский сразу согласился отпустить корпус на Кавказ; а затем сам заговорил на жгучую тему. Он сказал:

— Я знаю, Петроград можно было взять одним кавалерийским полком.

— Двумя эскадронами, — поправил я его.

Керенский: Согласен. Но только потом что? Никакой оппозиции не было, а было всего только несколько виновных.

А дальше всему происшедшему он старался придать вид незначительности.

16 сентября мы с Половцовым уехали вслед за корпусом на Кавказ.

В некоторых кругах на Корниловское выступление склонны смотреть как на причину нашей катастрофы. Все будто бы устраивалось прекрасно, как вдруг Корнилов испортил.

На фронте после введения закона о смертной казни было заметно некоторое оздоровление. Но сколько еще требовалось времени, чтобы можно было упразднить всевозможные комитеты, комиссаров и поднять дисциплину? Корнилов требовал «теперь». Правительство говорило: «нет, потом». Это на фронте. Ну а как же с тылом, разрушившим Армию?

Здесь, к сожалению, из разборов обыкновенно выпадают два тезиса:

1. В Петрограде Временное правительство могло держаться только до первого выступления большевиков[134].

2. Выступления большевиков de facto были назначены немцами[135].

Если вернуть эти две фигуры (тезиса) на шахматную доску 1917 года, то события конца августа получат только относительное значение и уже рубежа не дадут.

Эти две фигуры отчеканил Петроград в дни Июльского восстания. Чтобы их разбить, важно было бы последовательно опровергнуть материалы, мною представленные в этой книге; в противном случае вопрос все будет трактоваться вне реальных условий нашей столицы.

Вспомним, как неотделимо от Петрограда было Временное правительство, часть которого была из Совета. При такой связи соглашение Керенский — Корнилов было построено на таких страстных противоречиях, что оно неминуемо привело к острому столкновению.

Неосторожно было и рассчитывать в августе вводить свежие войска, чтобы проводить чрезвычайные положения: только что, в июле, части отряда Мазуренко, оставшиеся в Петрограде, — исчезли в омуте!

Значит, быстрая, то есть конная, атака извне. Но когда? Когда фронт и Россия осознают ее необходимость? Не успеем, так как немцы торопят с июля месяца. Да и кругом этого вопроса мы топтались восемь месяцев, и как-то выходило, что, по разным причинам, ни один отряд с фронта из трех (генерал-адъютант Иванов, Крымов, Краснов) не дошел до столицы.

Нам говорят, что Корнилов посягнул на Верховную Власть, помешал новой политике.

Мысль о свержении власти подал вовсе не Корнилов. Она была усвоена в феврале и июле.

А политика?

Если арестовать Великого Князя Михаила Александровича, посылать лучшего агента следить за Милюковым и Родзянко, быть изысканно предупредительным с Нахамкесом, ездить в Ставку арестовывать офицеров, систематически в августе выпускать из тюрем большевиков и этими мерами думать спасти Россию от большевиков, то Бог с ней, с такой политикой!..

Как именно наступил конец, это уже несущественные мелочи.

Тот же тесный кружок, составив левый предпарламент, продолжал спорить и переезжать из дворца во дворец, а Троцкий все заводил свои отряды в полках, развивал свою организацию.

Наконец, немцы назначили октябрьский рубеж; большевики немного постреляли у Зимнего дворца и официально известили, что Временного правительства уже давно нет.

Глава 19

В музей Ленина

Сведения о Ленине тщательно собираются в Институт Ленина. Там они искусно фильтруются и обрабатываются испытанными коммунистами, занятыми возведением исторического монумента.

Я не ставлю себе задачей представить законченную фигуру современного Атиллы или погружаться в исследование теории большевизма. Я также далек от мысли лишать деятельность Ленина того громадного значения, которое она приобрела в развитии революции и особенно в закрепощении русского народа. Мне предстоит лишь занести на карту только те звенья его пути, которые, попадая под прожектор контрразведки, вызывали ее пристальное внимание.